— Скажи, Мохаммед, а почему иракская армия не стала сопротивляться, надолго их не хватило? Я по телевизору видел, как они танки целые с полными боекомплектами бросали, самолеты годные в песок зарывали, просто со своих позиций убегали. Американцы без боя практически Багдад взяли. Почему?
— Трудно сказать, много предателей и трусов было, боялись американцев. В основном воевали мы, моджахеды. Армия разбежалась, и тогда перешли к партизанской войне, делали засады, минировали дороги, нападали, наносили удар и исчезали.
— То есть линии фронта как таковой не было?
— Поначалу что-то типа этого было, но потом, когда армия разбежалась, стали партизанить. И основное сопротивление оказывали ваххабиты.
За разговорами незаметно наступил рассвет, выключили свет, шел десятый час, но подъема не было, видно в честь Нового года надзиратели решили дать выспаться зэкам.
Мы продолжили разговор. Разумеется, все, что поведал мне Авери, он рассказал не за один присест, я просто суммировал всю информацию, которую получил от него за полгода совместного сидения.
— Мохаммед, а как ты сюда-то попал, раз тебя отпустили?
— Да как все! Когда из КГБ отпустили, я женился, сын Хамза родился, работал строителем, но часто нелегально мотался в Ливию, там у нас свои базы обустроены, где мы собирались и решали свои дела.
— А что, через границу свободно можно перейти?
— Можно, конечно! Там, где Сахара, вообще практически не охраняется, патрули иногда ездят и все. При желании я тебя в Ливию хоть сейчас с закрытыми глазами переправлю.
— А тебя что, не контролировали кагэбэшники?
— Конечно, проверяли, паспорт забрали, нельзя было на остров Джербу ездить, в выборах участвовать и каждую неделю отмечаться в местном филиале КГБ.
— А что там, на Джербе?
— На этом острове еврейская община живет, тысяч 20 человек, друзья Бен Али. В 2006 году братья-ваххабиты их синагогу взорвали, с тех пор, кто был замечен в связях с Аль-Каидой, не имеет права попасть на остров. Поставили полицейские кордоны, которые нашего брата и близко к ним не подпускают.
— То есть тебя лишили многих прав, и ты тайком мотался в Ливию?
— Да, тайком. Я был проводником, переправлял наших товарищей, которым грозила опасность в Тунисе. Но нас предали, КГБ Туниса и Ливии договорились и в один прекрасный момент окружили нашу базу. Это был большой дом на окраине Триполи. У нас было оружие, отбивались целый день, но потом подогнали танк и разнесли дом в щепки, почти все погибли. Мне удалось уйти в Тунис. Через неделю пришли за мной, кого-то захватили раненым, и он предал меня.
Снова отвезли в столицу, пытали три дня, но я молчал. Тогда они захватили мою жену, та была на седьмом месяце беременности. Стали бить на моих глазах по животу и прикладывать ток к грудям, тут я не выдержал и заговорил.
— Неужели они пытали беременную женщину? Не боялись, что вы потом их найдете и убьете?
— Они и не то могут сделать, особо несговорчивых могут и изнасиловать. Знаю случаи, когда член и яйца мужчинам отрезали, а женщинам груди. Но они все в масках ходят, лиц не открывают, как их потом опознаешь? На суде я потом заявил, что все признания выбили под пыткой, но судья и слушать не захотел, дал 20 лет. Подал апелляцию, пять лет скостили.
— А долго ждал суда?
— Полтора года, сидел в столичной тюрьме. Потом верховный амир Туниса назначил меня амиром Сусса, моего предшественника забили до смерти в тюрьме КГБ, и я добился перевода в эту тюрьму.
— А что, верховный амир в тюрьме?
— Да, сидит, ему 25 лет дали, но он и оттуда руководит движением.
— А попадает под амнистию?
— Это как Бен Али решит, но я думаю, он же не вечный, восьмой десяток как-никак разменял.
— А с женой после пыток все хорошо, родила?
— Да, слава Аллаху, все нормально, родила дочку, я, правда, ее еще не видел, маленькая пока, а сына приводила ко мне. Хороший мальчик, вырастет — моджахедом станет!
Расчувствовавшись, Авери показал фото своих детей. Мальчик одет в специально сшитую для него пятнистую военную форму и подпоясан игрушечным кинжалом, девочка одета в простое платье и увешана сережками и многочисленными бусами.
— Амир Хаттаб! — сказал ваххабит, любуясь сыном. — Слыхал про такого, он в Чечне против кяфиров воевал?
— Да, что-то читал, а ты его откуда знаешь?
— О, это мой кумир, тут есть моджахеды из его отряда. Когда сын вырастет, я хочу, чтоб он стал как Хаттаб.
— Неужели ты готовишь сына для войны? Ты разве не любишь его?
— Очень люблю! Но если б он, надев пояс со взрывчаткой, взорвал вместе с собой президента Америки или Израиля, я был бы самым счастливым человеком в мире!
Похоже, он не шутил! Это насколько ж надо быть пропитанным идеями ваххабизма, чтоб даже не щадить собственного сына.
Дальнейшее общение с этим человеком меня ставило в тупик. Авери был неплохо образован, хорошо знал французский язык, неплохо разбирался в истории, географии, политике, если видел, что обижали слабого, то заступался, мог последнюю рубаху с себя снять и отдать нуждающемуся. Если у него была еда, то всегда делился с теми, кто в тот момент был обделен ею. Нормальный с виду мужик, справедлив, честен, бескорыстен. Но как только касались вопросов религии, то в нем просыпался жестокий моджахед, готовый во имя Аллаха отрезать голову неверному. Как уживались в нем и добродетель, и неоправданная жестокость одновременно?
Около десяти дверь открылась, в камеру вошел дежурный надзиратель, пересчитал нас по головам и не стал выводить в коридор. Сегодня был праздничный день. А посему разрешалось посещать знакомых из других камер, всем, кроме ваххабитов.
Часам к одиннадцати камера опустела, у всех были какие-то «дружбаны», знакомые, земляки. Авери под страхом силуна (карцера) нельзя было покидать камеру, я в силу слабости не мог навестить «пятерку». Но Титти вскоре сам ко мне пришел, справился о моем здоровье, рассказал, как они встретили Новый год. По большому счету, кроме негра, видеть из своих бывших сокамерников больше никого не желал, ну разве что камерунца Кемару.
Титти пробыл до ужина, отобедал с нами, принесли целую бадью кус-куса. Поинтересовался, не хочу ли назад к ним вернуться, я ответил, что пока нет. Тот факт, что один сплю на кровати и ем за столом, сидя на стуле, перевешивает многое. Он порадовался за меня, и, удаляясь, напомнил: если что, милости просим назад.
Первые два дня нового года прошли для меня без особых эксцессов, самочувствие улучшалось, к вечеру второго января я уже ходил, не шатаясь, зубы почти не качались, десны не кровоточили, диурез восстановился.
Я помнил, что третьего января должен был пойти в школу, и доктор сообщит мне насчет посмертного диагноза Наташи.
