— О, когда это было? Я уж и забыл все.
— Ну, давай, я буду говорить, а ты переводи! Нужно, чтоб он понял про эмболию.
Но следователь уже, нажав невидимую кнопку под столом, вызвал конвоира. Сильная мужская рука тяжело легла мне на плечо. Я встал, конвоир стал подталкивать к выходу.
— Самахни, инежем вахэд дакыка (извините, можно еще одну минуту)? — произнес я.
Следователь удивленно посмотрел на меня, когда я заговорил по-арабски, и кивнул головой охраннику, мол, тормозни, пусть скажет.
— Послушайте, я шесть месяцев ждал этого разговора, а вы даже не захотели меня выслушать! — торопливо начал я на родном языке. — Но так же нельзя! Мы меньше десяти минут разговаривали!
— Все! Разговор окончен! — через переводчика с раздражением в голосе заявил следователь. — Все, что хотите добавить, пишите на русском, мы переведем, да поторопитесь, завтра ваше дело передаем в Дейру. Пишите, чтоб приобщить к вашему делу!
— Когда в Дейре будут рассматривать, сколько у меня времени?
— Думаю, месяц есть! Все, разговор окончен, — еще раз произнес господин Салах и кивнул конвоиру, чтоб выводил меня.
— И последнее, господин Салах, передайте мне, пожалуйста, копию протокола вскрытия!
— Я еще в июне копию протокола направил в ваше консульство! — удивленно произнес следователь. — Они должны были вам перевести и отдать! Все вопросы к ним.
Охранник ловко выставил меня в коридор, так что я даже не успел больше ничего спросить и попрощаться с Ахмедом. Завел руки за спину и надел стальные браслеты. Через сорок минут я уже был в своей камере.
Расстроенный, я лег на кровать. Сокамерники обступили и поинтересовались, как прошел допрос. В двух словах я поведал о так называемом допросе.
— Ну, нормально, статью поменяли, а казия (статья) идреб (побои) — хфив (легкая), — подытожил многоопытный Болтун. — Вполне и условно могут дать, раз первый раз попался, ну максимум год.
— Да о каком сроке речь! — не выдержал я. — Ее убил воздухом арабский врач, а сейчас время тянут, чтоб по горячим следам собственное расследование не начал вести. Сейчас уже поздно что-то доказать, а если еще год отсижу, то и вообще концов не сыщешь! Им просто надо меня здесь задержать! Это же очевидно! Уже любой повод ищут!
— Может, и так, — согласился уголовник. — Только как ты докажешь, что ты прав, а не они?
— Сидя здесь, вряд ли что докажу.
— То-то и оно, для начала неплохо бы освободиться, а могут еще здесь срок добавить. Был бы человек, а статья найдется! Поэтому скажи, что сознаюсь, мол, ударил. Дадут условно и отпустят.
— Нет! — категорично заявил я. — Я не буду себя оговаривать и сознаваться в том, чего не совершал!
Камера разделилась на два лагеря. Одни предлагали сознаться в том, что я являюсь автором синяков на кожном покрове Наташи, другие поддерживали меня и велели поступать по совести. Я не стал ни с кем вступать в дискуссии, а решил действовать так, как считал нужным.
У Бужни была пачка листов формата А4, я попросил с десяток листов, залез на свою кровать, сел по-турецки и, подложив шахматную доску, принялся писать то, о чем не успел сказать следователю сегодня, вернее, о чем он не захотел меня слушать.
Писал три дня. Три дня напряженного труда! Я практически не пил и не ел, пропустил занятия в школе, ни с кем не разговаривал! Целиком погрузился в свои мысли, не знаю, сколько раз переписывал, но каждый раз мне казалось, что я чего-то не договорил, упустил и начинал все по новой. Наконец, последний черновой вариант мне показался самым удачным, и я еще сутки потратил на чистовой вариант. Писал специально печатными буквами, чтоб арабскому переводчику легче работалось.
Наивный, после стольких обманов я в очередной раз поверил арабскому чиновнику! Наконец, работа была завершена, и я, добившись аудиенции моршеда, передал свои записи из рук в руки.
Он заверил меня, что сегодня же лично завезет сей документ в прокуратору и передаст следователю Салаху. Не знаю, в какой точно день он передал, но мои записи попали в руки следователю. Правда, никакому переводчику Салах их не отдал, а положил себе в стол, хорошо хоть не выкинул.
Не догадываясь ни о чем, я с хорошим настроением вернулся в камеру. Мне казалось, что не сегодня-завтра переведут мои показания, передадут в Дейру, и там наконец прислушаются к ним и вынесут справедливое решение, нужно только подождать месяц-другой. Ждать мне не привыкать, поэтому, чтоб отвлечься, возобновил общение с сокамерниками.
Придя от моршеда в хорошем расположении духа, я пригласил Ахмеда Фараха сыграть со мной в шатрандж (шахматы). Будучи представителем местной «золотой» молодежи, он неплохо играл. Правда, не любил проигрывать. По большому счету арабы, если проигрывали, потом трудно соглашались на новую партию. Приходилось специально иногда проигрывать, чтоб не остаться без партнеров.
Играли они зачастую как в фильме «Джентльмены удачи», помните легендарную фразу: «Лошадью ходи! Лошадью». Вот так и здесь, начинаем играть вдвоем, как тут же советчики подсаживаются и своему арабу давай подсказывать. Иногда приходилось играть и против 5–6 подсказчиков. А если еще и выиграю, то молча уходят к себе, а если проиграю, то радуются как дети! Молодцы, впятером одного русского обыграли!
У Ахмеда, отпрыска миллионера, была слабость к гашишу, покуривал, паразит. Но в душе парень был неплохой, хотя в свои 19 лет уже заимел черты высокомерия. С теми, кто по социальному статусу был ниже его, он старался не общаться. Неровня они мне, любил он приговаривать. Два подаренных папой магазина и родительские миллионы к этому обязывали. Он тоже заинтересовался русским языком, и пришлось и его взять в ученики.
— Зачем, Ахмед, тебе русский, если ты знаешь итальянский и французский? — задал я ему вопрос.
— Ну, я же бизнесмен! А здесь, в Тунисе, много русских, приходится с ними торговаться.
— А что ты продаешь в своих магазинах?
— Посуду, сувениры, изделия из кожи. А с русскими бабами тяжело торговаться!
— Как это?
— На самом деле Тунис — нищая страна, и по-настоящему богатые люди сюда редко приезжают. Большинство туристов — это люди среднего достатка, экономящие каждый динар. В основном это граждане Польши, России, Украины, Белоруссии, Словакии, из богатых стран туристов очень мало. Американцев здесь ни разу не видел, хотя у меня магазины стоят на центральном рынке и покупатели сплошь туристы.
— Ну и как арабы относятся к туристам.
— Мы не любим туристов, я — за то, что они всегда хотят цену сбить и взять товар почти даром. Те, кто факир (нищие), не любят вашего брата из зависти, вы приезжаете в нашу страну, ходите сытые, довольные и с деньгами, а многие арабы не имеют работы и сидят без денег, поэтому идут к вам в услужение. Многие вынуждены прислуживать туристам, потому что другую работу трудно найти.
