Надо же понимать, что я не принадлежу ни к какому театру, не вхожу в коллектив или структуру. Я не могу рассчитывать, что мой спектакль и декорации к нему будут выполнены в цехах государственного театра, что эти декорации будут там храниться, что получающие зарплату в этом театре люди будут эти декорации устанавливать и разбирать, ремонтировать и беречь. Что мои костюмы будут стирать и гладить люди, получающие за это… некий оклад. Я не могу рассчитывать на большое количество репетиционных дней на сцене театра, в котором мои репетиции внесены в рабочий график. О чём-то можно договориться по дружбе и подешевле. Например, о репетициях перед выпуском спектакля, но это всегда очень скромные возможности.
То есть я готовлю и репетирую весь спектакль в голове. Продумываю и разучиваю переходы, мизансцены, всю композицию просто у себя в голове, а потом за три-четыре дня до премьеры выставляются на сцену декорации, включается свет, и за эти три дня мне нужно перенести спектакль из головы на сцену. При этом у меня нет никакого права всё это отменить, потому что билеты на премьеру проданы.
Люди, которые покупают билеты на премьеру моего спектакля за месяц, даже не знают, что спектакля ещё не существует… Даже в виде написанного текста. Есть только его образ в голове и масса накопленного к нему материала. И декорации тоже в тот момент, когда люди покупают билеты, ещё не сделаны. Их изготовление, монтаж, транспортировка, хранение, ремонт – всё это стоит денег. И это совсем не копейки. Ой, не копейки. И хочется иметь спонсоров, даже исходя из того, что хочется знать, что кому-то нравится то, что ты делаешь настолько, что он готов помочь. Однако дальше предварительных разговоров дело не заходит… А обращаемся-то мы к тем, для кого бюджет наших декораций и премьеры – даже не копейки, а гроши.
И вот удивительное случилось – люди, отнюдь не качающие нефть, не плавящие металл и не продающие сигареты, вдруг отреагировали на само название спектакля «Прощание с бумагой». Отреагировали люди, которым жалко бумагу. И хоть в спектакле говорится не о бережном отношении к бумаге, а сильно о другом, тем не менее совпадение произошло…
А я очень ценю бумагу. У меня абсолютно плюшкинское к ней отношение, которое выработалось тогда, когда у меня не было на бумагу денег. В 1998–1999 годах мне не на что было купить бумагу для работы, а она была необходима, нужно было делать заметки, кое-что записывать, разрабатывать. Тогда я держал в голове спектакль «Как я съел собаку», а потом, в 1999-м, придумывал «ОдноврЕмЕнно». Бумаги не было – не было денег. Мы тогда только приехали в Калининград. И среди вещей, которые приехали из Кемерово контейнером, в одной из коробок с книгами нашлась небольшая стопка бумаги с логотипом чемпионата Европы и мира по хоккею 1973 года. Вот на ней-то я и нарисовал первый эскиз скромной сценографии спектакля и черновик монолога.
Каким образом эта бумага сохранилась, я не мог понять. В 1973 году мне было 6 лет. Мы тогда жили в Ленинграде, отец учился в аспирантуре. Вот он-то и рассказал мне потом, что тогда по случаю раздобыл целую пачку таких листков. Бумага была для того времени очень хорошая, на ней приятно было писать, хотя использовать её можно было только для черновиков… Чемпионат закончился – бумага осталась. Отец сказал, что бережно использовал бумагу, и часть её завалялась, забылась, сохранилась. А выбросить её никто бы не посмел. Из Ленинграда она приехала в Кемерово, пролежала там почти 20 лет и вот пригодилась.
По сравнению с той, которой мы пользуемся сейчас, эта бумага плохая и слишком тонкая, но по тем временам она была шикарная…
Первый вариант полной рукописи «Как я съел собаку» я писал на обороте бумаги, которую мне любезно отдали друзья. Испорченных договоров и разной отчётности накапливалось в их фирме за неделю на несколько повестей и как минимум на один роман. «Записки русского путешественника» и «Зиму» я тоже писал на оборотках. И только в 2000 году, получив премию «Антибукер», смог пойти в магазин и купить себе пачку не самой дешёвой, но далеко не самой дорогой бумаги, которая была там представлена. Я до сих пор покупаю довольно среднюю по цене бумагу и крайне бережно отношусь к каждому листку, редко комкаю и выбрасываю испорченные. За время написания романа «Асфальт» испортил не более полутора десятков. Выбрасываю лист только тогда, когда с самого начала, в первых строках новой страницы далаю слишком много ошибок или вношу много правки.
И каждый раз при этом прошу у испорченного листа прощения.
Я не могу видеть, как в конторах, банках, кассах листы бумаги погибают пачками… Как лист идёт в корзину с двумя-тремя строчками хвостика испорченного договора. Мне страшно смотреть на тающие пачки великолепной бумаги, о какой мы могли только мечтать, а точнее мечтать не могли, потому что такой прекрасной бумаги у нас тогда попросту не было.
Я всегда ощущаю испорченный, погубленный, брошенный лист бумаги как какую-то несложившуюся, несчастную судьбу. Испорченный лист, на котором поставили закорючку или же неправильно заправили в принтер и помяли, мне представляется как несостоявшийся, несчастный, потерянный человек. Как случается, что на одном листе бумаги, из одной и той же пачки, напечатан и подписан судьбоносный договор, на каком-то написано завещание, на другом стихотворение, а какой-то сразу был испорчен и выброшен?.. Не могу отделаться от такого восприятия бумаги и не могу относиться к ней как просто к материалу. Лист бумаги неповторим. Испорченный лист бумаги можно заменить только другим… Только другим листом бумаги. А он другой.
И вот когда мы работали над спектаклем «Прощание с бумагой» и весьма остро нуждались в финансовой поддержке премьеры… Неожиданно возникло предложение о сотрудничестве, которое прилетело из Екатеринбурга.
Это были люди, которые трудятся в совершенно не художественной сфере, но которые много делают в направлении почтительного отношения к бумаге. Они развивают и всячески пропагандируют небумажную документацию и документооборот. Я в этом мало что понимаю, но ясно одно: тем самым они спасают большое количество бумаги от бездарного и скучного использования.
Не знаю, какие у этих людей взаимоотношения с чистым, белоснежным листом хорошей бумаги. Не знаю, писали ли они когда-нибудь стихи, рисовали ли, пишут ли они письма от руки… Но они точно делают хорошее дело. И вот совсем не нефтегазовый гигант, не банк, не лирически настроенный олигарх, а компания СКБ «Контур» из Екатеринбурга, которая занимается весьма сложным и далеко не всем понятным делом, сочла нужным помочь спектаклю под названием «Прощание с бумагой». Благородно, явно взвешенно, осмысленно, тем и ценно.
Ну и напоследок… Какое-то время переписываюсь с молодой женщиной, которая написала мне из колонии. Она осуждена за экономическое преступление. Она написала мне письмо, которое я получил в электронном виде. Из письма я узнал, что она смотрела мои спектакли, читала книги, побывала на автограф-сессии в книжном магазине. А потом её жизнь и жизнь её мужа резко поменялась… Она написала в поисках поддержки и каких-то ориентиров. Я ответил. Следующее письмо от неё пришло очень нескоро, так как технология передачи письма в колонию и обратно непростая. Интернета там у заключённых, разумеется, нет. Письмо пишется от руки, передаётся кому-то во внешний мир, потом оно набирается на компьютере и попадает ко мне по электронной почте. Схема попадания моего письма туда зеркальная.
