В пятьдесят шестом семье Шекерджийских вернули старый дом,
разрешив туда переехать вдове и двум уже взрослым сыновьям, у каждого из
которых были свои семьи. Сын полковника Шекерджийского стал известным
художником и переехал в начале девяностых в Берлин. Его сестра еще в
семидесятые годы вышла замуж за своего однокурсника и уехала с ним с Москву. У
Арсена Шекерджийского, который вернулся из Ирана, тоже было двое детей. Его сын
Казым стал крупным чиновником, руководил республиканскими ведомствами и работал
заместителем министра строительства. В последние годы он вышел на пенсию.
Именно у него Семен Измайлов купил тот самый алмаз, который разыскивал Дронго.
Младший брат чиновника вернулся в Болгарию и, женившись на болгарке, остался
там еще в восьмидесятые годы.
Из четверых потомков Шекерджийского, переехавшего в Баку в
начале двадцатого века, в городе оставался только один его правнук, уже давно
вышедший на пенсию. Именно ему позвонил Дронго, попросив о встрече. Казым
Арсенович Шекерджийский сначала не понял, кто ему позвонил и зачем.
– Что вам нужно? – старческим голосом недовольно спросил
Шекерджийский. – Я уже давно на пенсии, политической деятельностью не
занимаюсь. Что вас интересует?
– Я журналист и пишу книгу о революционных событиях в Иране,
– пояснил Дронго, – у меня накопилось много материала о вашем отце. Если
разрешите, я зайду к вам и задам несколько вопросов.
– О моем отце? – переспросил Казым Арсенович. – Что вы
хотите о нем написать?
– О его героической деятельности в Иране, – вдохновенно врал
Дронго. – И мне важно с вами встретиться. Я сейчас нахожусь неподалеку от
вашего дома. Если вы разрешите, я к вам зайду.
Наступило молчание. Дронго ждал, что именно скажет его
собеседник. Наконец тот согласился:
– Ладно. Приходите. Только учтите, что я не смогу ответить
на многие ваши вопросы. Прошло шестьдесят лет, и я тогда был мальчиком, который
учился в школе. И не все могу помнить.
– Я вас понимаю, – согласился Дронго, – но у меня только
несколько вопросов.
Через двадцать минут он уже был у старого особняка, в
котором находилась большая квартира Шекерджийских. На улице Независимости,
которая раньше называлась Коммунистической, было много таких старинных
особняков рядом с изумительно красивым зданием Бакинского Совета. По
счастливому совпадению почти каждый дом на этой улице был своего рода
архитектурным памятником, и здесь не строили многоэтажных домов, которые так
уродовали весь центр города.
Дронго позвонил, и дверь ему открыла миловидная девушка лет
двадцати. Она улыбнулась гостю, приглашая его в квартиру. В большой гостиной
его встретил сам Казым Арсенович Шекерджийский. Он был одет в серые брюки,
белую рубашку и темно-коричневый шерстяной пуловер. Рукопожатие его было
крепким. Ему шел семьдесят шестой год, но было заметно, что он еще достаточно
здоровый и крепкий старик. У него были кустистые седые брови, большой нос с
горбинкой, несколько вытянутое лицо. Крупная родинка на щеке и резкие морщины
придавали ему несколько демонический облик.
– Это вы мне звонили? – мрачно осведомился он.
– Да. Я журналист и хотел бы с вами переговорить, – соврал
Дронго, называя первую пришедшую ему в голову фамилию.
– Лейла, приготовь нам чай, – попросил Шекерджийский,
обращаясь к своей внучке.
– Хорошо, дедушка, – кивнула она.
– Садитесь, – показал он на стулья, стоявшие у стола, таким
жестом, словно принимал гостя в своем кабинете.
Они уселись за стол. Шекерджийский внимательно и строго
глядел на гостя.
– Что именно вас интересует? – спросил он.
– Ваш отец находился в Иране во время революции, – уточнил
Дронго, – говорят, что он работал с самим Фатали Ипекчианом, который был выбран
иранским правительством для переговоров с Москвой.
– Да, – сразу оживился Казым Арсенович, – мой отец хорошо
говорил на фарси и знал еще несколько языков, в том числе русский,
азербайджанский, турецкий, арабский, болгарский и даже немного французский. Его
дедушка, наш прадедушка, работал в зарубежных компаниях Ротшильда и Нобеля,
которые функционировали в Баку. А самым способным к языкам был мой отец, его
младший внук.
– Я об этом слышал. Удивительно, что вашему отцу разрешили
работать в Иране, ведь ваш дед был репрессирован в тридцать седьмом и тогда еще
не был реабилитирован.
– Мне тоже было любопытно, – кивнул Казым Арсенович, – и я
интересовался этим вопросом. Просто в Азербайджане тогда было не так много
людей, владеющих несколькими восточными языками. Мой отец подходил почти
идеально. И не забывайте, что это было после войны. В Польше при освобождении
Кракова погиб мой старший дядя. Второй дядя получил четыре ордена и был
командиром танкового гвардейского полка. А потом – командиром танковой бригады
и даже исполнял обязанности командира танковой дивизии. Во время войны людям
верили гораздо больше, а многих даже возвращали из лагерей. Если бы на войну не
пускали всех, у кого были репрессированы родственники, то тогда просто некому
было бы воевать. Хотя звания генерала моему дяде все равно не дали.
– И ваш отец оказался в сорок шестом году в Иране?
– Да. Он сам поехал туда. Работал в структурах
Азербайджанского народного конгресса. Это все «белые страницы» в истории
Советского Союза и Азербайджана. Тогда появилась уникальная возможность наконец
соединить две части Азербайджана, но вы знаете, что из этой затеи ничего не
вышло.
Внучка принесла чай в стаканах, напоминающих форму груши. В
небольших вазочках было два сорта варенья. Из белой черешни и из грецких
орехов. И еще была ваза с колотым сахаром. Шекерджийский подвинул вазочки
гостю.
– У меня диабет, – вздохнул он, – поэтому я пью чай со своим
особым сахаром. – Он достал небольшую коробочку и бросил белую таблетку в свой
стакан.
– И ваш отец стал заместителем заведующего отделом агитации
и пропаганды, – вежливо продолжал Дронго, – говорят, что он решал, кому можно
покинуть охваченные революционным брожением районы.
– Он выдавал разрешения, – кивнул Шекерджийский, – но не
только он один. У него были хорошие отношения с Саламуллой Джавидом – министром
внутренних дел национального правительства Южного Азербайджана. У нас даже была
их совместная фотография. Я могу вам ее показать. Лейла, принеси мне альбом, –
попросил он внучку.
Внучка принесла большой старый альбом. Шекерджийский раскрыл
его, показывая старую фотографию.
– Третий справа – Гуламрза Илхами, министр финансов революционного
правительства, – пояснил он, показывая фотографию гостю.
– Очень интересно, – вежливо заметил Дронго.
– А вот другая фотография, – достал следующую карточку Казым
Арсенович. – Здесь мой отец с самим Мирзой Ибрагимовым. Тот был не только
известным писателем, но и председателем Советского комитета солидарности со
странами Азии и Африки. На этой фотографии мой отец с братом-полковником, –
показывал Казым Арсенович снимок. – Вы, наверно, слышали, что дочь моего брата
вышла замуж за родственника Каджаров и они живут в Москве. Уже много лет. Вот
на этой фотографии их семья. Ее муж, его брат, их отец и дед. Ее дедушка был
немного не в своем уме. Он знал про алмаз, который хранился у нас, и все время
доказывал, что этот камень принадлежит их семье. Он умер лет двадцать пять
назад. Но говорят, что он даже звонил ювелирам и всех предупреждал об этом
камне. Мой отец всегда относился к нему как к обычному городскому сумасшедшему.
