Повертев орла в руках, каан пожал плечами:
— Как может быть великой и бесценной вещь? Вещь — не степь, не горы. Великим может быть только Небо.
— Я хотел сказать… я забыл сказать… этот амулет, он из Мекки… Его держал в руках сам пророк…
— А теперь ты отдал его мне, — закруглил каан и презрительно сморщил нос. — Твой бог держал в руках то, что теперь будет болтаться в моём далинге. Хорошо.
Лицо Кучулук-хана потемнело, это всегда означало приближение гнева. Он распрямил спину, глубоко выдохнул.
— Я подарил тебе то, что ты мог взять и так, — сказал он неожиданно твёрдым голосом, что несколько удивило каана. — Можно называть это слабостью. Но никто не уличит меня в предательстве веры. Аллах велик. Ему не нужны мои жертвы. В них нуждается мой народ.
— И это ты называешь жертвой?
— Это знак моего богатства и могущества, — вырвалось у Кучулук-хана, и он не пожалел о том, что сказал.
Ал-Мысри закрыл глаза.
Каан поправил малахай на голове и упёрся ладонями в раздвинутые колени.
— Чем ты владеешь? — помолчав, спросил он. — Этими домами, дворцами? Разве ты можешь погрузить их в кибитку и взять с собой? Нет, это они владеют тобой, а не ты ими. Удар камчой и тот заметней, чем твоё богатство и могущество.
— Прости, я не желал разгневать тебя, повелитель.
— Жаль. А ведь ты хотел стать мне младшим братом.
— Да я и сейчас этого хочу.
— Но братья всегда говорят друг другу правду. И не боятся.
Кучулук-хан хватал ртом воздух. Он не знал, что ответить.
— Хочешь еще хар-хоха? — спросил каан. — Бери.
— О нет, благодарю тебя. Сыт. Здесь бывали всякие застолья, но такого блюда эти стены ещё не видали. Очень вкусно.
В ответ на лестные слова монгол удовлетворённо кивнул, облизал пальцы и вытер руки о войлок своих сапог.
Кучулук-хан незаметно огляделся по сторонам и наткнулся на горящие глаза Кара-Куша. Он чуть не сказал ему: «Спокойней, сынок, охладись. Самая горячая месть сделана изо льда. Надо терпеть. Всё ещё впереди». От большинства ваз в зале остались одни черепки. Наружная дверь была выбита. Стены из нежно-розового мрамора сплошь покрыты фекалиями и кровью. Фонтаны завалены грудами вещей, притащенных сюда со всего дворца в виде военного трофея. «Подумать только, — пронеслось в голове, — две побритые монгольские морды — и такое разрушение! Вот и не верь после этого в волю случая».
Тем временем каан расспрашивал ал-Мысри о том, как ходит ферзь. В той комбинации, которую построил хитроумный имам, ферзь имел большие преимущества. Каану особенно нравилась эта фигура, сильная, манёвренная. Он долго разбирал возможности его поведения, заучивал.
На полуслове, не оборачиваясь, вдруг спросил:
— И что же мы будем делать?
Вопрос застал Кучулук-хана врасплох. Он даже вздрогнул:
— Прости, несравненный, я не понял…
— Ведь это твой сын принёс мне послание. А после ворота Халадж-кала отворились. Однако не просто так, а с условием.
— Да.
Кучулук-хан на мгновение зажмурился, толчками выдохнул воздух, чтобы собраться с силами, и вдохнул обратно. Момент откровения, которого он так долго ждал, наступил.
— Почему ты решил, что можешь ставить мне условия? — спросил каан, не отрываясь от шахматной доски. — Все, кто сдается, просят лишь об одном — жить.
— Это потому, что у них нет ничего другого.
— Что же может быть ещё?
— Ключ. Отпирающий любые ворота.
— Значит, он у тебя есть, — заключил каан и развернулся к Кучулук-хану. — Я люблю открытую схватку, — на губах у него просквозило подобие улыбки, — когда видишь врага и не знаешь, он — тебя или ты — его? Эти крепости, эти города, с ними много мороки. — В сиплом голосе монгола появилась доверительная интонация, которую уловил Кучулук-хан и внутренне воспрянул. — Последнее время мне много приходилось драться с городами. Они не нужны. И те, кто живет в них, тоже не нужны. А ключ, он просто отпирает ворота, да?
Кучулук-хан вытер взмокшие ладони о полы своего кафтана. И только тут обратил внимание на то, во что был одет страшный седобородый монгол. Помимо засаленного малахая на голове да грязных сапог из юфтовой кожи с войлоком он был одет в простой суконный плащ, какие носят степные пастухи, разрезанный сзади от талии до низа, а спереди доходящий до пояса. Он сидел с подвёрнутыми полами, словно укрывался от дождя и ветра. И сколь вызывающе нелепо смотрелся рядом с ним пышный кафтан властителя поверженного без боя Халадж-кала в драгоценных камнях, с золотой вышивкой! Кучулук-хан даже задохнулся от стыда.
— Да, — ответил он чуть подсевшим голосом. — У меня есть этот ключ.
— И где он? — спросил каан.
— Тут. — Кучулук постучал пальцем себя по лбу.
— Трудно будет вынуть его оттуда.
— Не труднее, чем подумать, великий повелитель. Если ты окажешь мне доверие и позволишь, как младшему своему брату, идти с тобой…
— Чего ты хочешь? — спросил монгол, и лицо его, покрытое коричнево-серым загаром, не выразило ничего, словно выдавленное чеканщиком в медном блюде.
Кучулук-хан невольно отвёл глаза в сторону.
— Знаю, много тюрок к тебе перешло, — сказал он, нерешительно подняв голос. — Дай мне десять тысяч и оставь моих. А я отдам тебе Хорезм.
— Эге, — не то согласился, не то задумался каан.
— Я так думаю, что это было бы хорошо, — добавил Кучулук-хан.
Наступила долгая тишина, которая частенько окружала каана. Никто не смел её нарушить, кроме мух, летающих в тёмных сводах дворца, и ос, сосущих раздавленный виноград в перебитых вазах. Наконец он спросил:
— Ну хорошо… А как ты отдашь мне Хорезм?
Как всегда, в минуты крайней опасности им овладевало воодушевление, поэтому Кучулук-хан, приняв позу почти вызывающую, уткнув кулаки в колени, громко, с нажимом, чтобы дикарь понял то, что ему полагалось понять, заговорил:
— Путь был тяжёлым и долгим. Но он, хвала Аллаху, преодолён. Мне стоило немалых трудов сплести тот узор из хитрых узлов, который я с покорностью подношу тебе, великий завоеватель мира. Там, на западе и на юге, лежат богатые земли, цветущие города, озёра и реки, поля, которыми незаконно владеет хорезмшах Мухаммад. Не знаю, известно ли тебе, но войско шаха велико и искусно в сражениях, а города… ну, ты лучше меня знаешь, как умеют обороняться наши города, если примут такое решение. Довольно сказать, что они прямо-таки нашпигованы оружием и припасами и готовы держаться годами, пока Мухаммад не пришлет подкрепление. Я отдам тебе города Хорезма — Бухару, Герат, Мерв и другие — без боя. Тихо. По одному мне известному знаку. Причём для каждого города он свой. Каждый будет следить за падением соседа, но, как бы он ни готовился, я отопру его ворота. Мои слуги держат со мной надёжную связь. Они готовы быстро установить контакт с верными людьми, ждущими моего знака повсюду. И если Караш-хан напрямую свяжется с матерью Мухаммада, а та, в свою очередь, обратится к Кебулу из верховий Сырдарьи, который связан со мной обязательством свалить его зятя, который окопался в Мерве, то твой шаг будет стремителен и победоносен. Месяц-другой — и Мухаммад в наших руках. Нам его выдадут. Довольно быстро мы выйдем к границам Багдада, и халиф ан-Насир — я уверен — сам войдет с нами в переговоры. Ты станешь властителем Хорезма. В твою честь будут читать хутбу и чеканить монету с твоим блистательным именем.
