Президент незаметно подозвал Викентия Леонидовича и шепнул ему, когда жена отвернулась:
— Налейте грамм тридцать, и хлопнем потихоньку. Она глухая, совсем ничего не слышит.
— Чего это я ничего не слышу? — возмутилась жена и резко повернулась к нему.
У Скворцова перевернулась улыбка, но президент невозмутимо заверил:
— Проверка слуха. Ты не безнадёжна.
— Всё я отлично слышу. А чем это здесь пахнет? Я хоть и глухая, но нюхать ещё умею. Неужели ты закурил?
— Ни в коем случае. Это Викентий Леонидович, его работа. Я говорил ему, что вредно, но он не послушал.
— Но пахнет-то трубкой!
— Для кого и водка табак. И нюх твой уже не тот.
— Это сигареты, — вмешался Скворцов, сунул руку в карман, видимо желая достать в доказательство пачку сигарет, и машинально вынул оттуда браунинг.
— Зажигалка, — быстро пояснил старик. — Только не зажигайте её.
Но было поздно.
Раздался оглушительный щелчок. Дыхание замерло.
Пистолет выдал осечку.
— Зажигалка, — зловеще побагровев, подтвердил Скворцов сдавленным шёпотом, движением марионетки запихнул пистолет обратно и, закатив глаза, вдруг мягко повалился на диван.
— Это что значит? — удивилась супруга. — Это он в обморок, что ли, хлопнулся?
— Ну да, — задумчиво подтвердил старик, глядя на побледневшее лицо Викентия Леонидовича. — Наконец-то.
— Так что же это, — она приподнялась с кресла, — так врача, что ли, позвать?
— Или попа, — криво усмехнулся старик. — Погоди ты. Сами разберёмся.
Он поднялся, подошёл к Скворцову и с какой-то даже некоторой брезгливостью похлопал его по плохо выбритой щеке. Скворцов сделал глотательное движение и зашевелился.
— Дымком бы обдать, — заметил старик. — Дым, он обязательно в чувство приводит.
— Хочу напомнить, что тебе запрещено даже дышать табачным дымом. Гость мог и не знать, но сам-то… А, ладно, — безнадёжно махнула рукой жена. — В конце концов, ты сам должен понимать о своём здоровье. Там пришёл батюшка, он хочет тебя поздравить. И вообще, тебя уже ждут.
— Кто?
— Дед Пихто. Вы уж простите, Викентий Леонидович, — обратилась она как ни в чём не бывало к ожившему окончательно Скворцову, — я, конечно, не смею помешать вашей беседе… м-да… Но не весь же день вы будете разговаривать? На моей памяти такого долгого интервью мой муж ещё никогда не давал.
— Да-да, конечно, я… мы уже побеседовали и… у меня больше нет вопросов, — затряс головой смущённый, растерянный гость.
— Что это вы, голубчик, в обморок надумали падать?.. А впрочем… О чём это я?
Она вдруг призадумалась, приложив палец к щеке:
— Мне, Викентий Леонидович, сон в среду приснился — вы верите снам? — что ада нет, один рай. Или наоборот. Что бы такое значило?
— Если так, тогда… всё можно.
— Да это у меня сон! Что вы ей-богу?
— Это к удовольствиям, мать, — вмешался президент, делая ей козу растопыренными пальцами. — Или к неудовольствиям. В зависимости, что приснилось.
— Ну что ж, в таком случае прощайте, Викентий Леонидович, рада была с вами свидеться, — вздохнула супруга президента, поднимаясь с кресла. — Вот возьмите иконку святого Георгия Победоносца. Мой муж всегда особенно почитал этого святого. В такой счастливый день… И всё-таки здесь пахнет трубкой. И коньячищем, как мне кажется, тоже попахивает.
Старик молчал, он сидел, прикрыв глаза и откинув назад голову, и молчал, и смотрел в круп уходящему коню, на котором, покачиваясь, уплывала коренастая фигура монгола в кожаном шлеме, отороченном мехом белого барса, с развевающимися по ветру пёстрыми лентами и вздрагивающими на плечах чёрными лисьими хвостами.
13.30
Скворцов неуверенно сделал несколько бесцельных шагов, зацепился ногой за край ковра и едва не свалился, затем разгладил руками волосы на голове и осторожно подошёл к президенту, который так и сидел не шевелясь в кресле с закрытыми глазами. Казалось, тот почувствовал приближение гостя, потому что тихо произнёс:
— Как это скучно, чёрт побери, скучно.
Но это была неправда, и сказал он это скорее по инерции, следуя многолетней привычке к неудовлетворённости, поскольку лицо его при всём при том выражало радостное умиротворение. Нет, впервые за много лет он не мог сказать, что остро понимает скуку оставшегося не у дел владыки.
— Знаете, господин президент, — так же тихо растроганно сказал Викентий Леонидович, — сегодняшний день я не забуду никогда. Мне очень стыдно, но… Вы удивительный человек, и я… люблю вас, господин президент… Так же, как любил много лет назад, когда мы вместе штурмовали казармы… Вы и есть то лучшее, что было в моей жизни.
Он ожидал чего угодно, только не того, что сказал, но волной необъяснимого, внезапного, мгновенного счастья все сомнения были смыты, как непреложная истина, к пониманию которой он шёл так долго. Старик приподнял бровь и уставился на него одним глазом.
— Я не ослышался? — переспросил он с усмешкой на каменном лице и медленно проговорил, словно пробуя на вкус каждое слово: — Чингисхан не болтает языком, он всегда действует. — Затем сдвинулся немного вправо и большим пальцем левой руки надавил на кнопку, вмонтированную в подлокотник своего кресла.
— Так вы могли… — опешил Викентий Леонидович.
Старик приложил палец к губам:
— Тсс… Вы слышали, что сказала моя супруга? Меня ждёт священник.
— Да, да, конечно, священник… понимаю, понимаю… и удаляюсь, конечно, — смущённо забормотал Скворцов. — Однако очень жаль, что и я тоже не приготовил для вас подарка.
— Неправда, вы сделали мне отличный подарок, мой друг. Лучший подарок.
Викентий Леонидович прокашлялся, помялся немного растерянно:
— А… а что же мне теперь делать?
— Я бы посоветовал вам не сомневаться, — сказал президент, сыто прикрывая глаза, и вздохнул: — Но это так негуманно.
Незаметно за спиной Викентия Леонидовича вырос охранник и бесчеловечно ровным голосом, от которого Скворцова буквально подбросило кверху, спросил:
— Вызывали, господин президент?
— Да. Викентий Леонидович уходит. Отвезите его домой.
— Я за рулём.
— В таком случае проводи его до машины.
— Спасибо, господин президент, — пролепетал Скворцов, до побеления в пальцах сжимая свой портфель. — Благодарю вас… Я потрясён, потрясён… Увидимся ли снова?.. Мм… может быть… как-нибудь?..
Но старик не ответил. Он вообще ничего больше не сказал ему и даже не повернул головы в его сторону, оставаясь таким же торжественно неподвижным в своём кресле, хотя до последнего момента Викентий Леонидович надеялся встретиться с ним глазами. Интерес президента был исчерпан.
