В своём послании тангутский царь называл эту женщину принцессой Си-Ся. Когда её привели к каану, замотанную в шёлк, точно гусеницу в кокон, первым его желанием было либо отсечь ей голову и отослать обратно в Нинся, либо отдать на потеху слугам. Возможно, она догадывалась об этом, поскольку, не дожидаясь приказа, сама скинула с головы накидку. Сидевший вполоборота захмелевший от ширазских вин каан бросил на неё сумрачный взгляд и удивился тому, как тёплая волна возбуждения прокатилась от сердца к голове. Пресыщенный женской красотой, он тем не менее не мог оторвать глаз от широкого лица тангутской принцессы, от её нервически изогнутых, тонких губ и кожи цвета отполированного слоновьего бивня.
— Уйдите все, — приказал каан, и когда они остались одни, подошёл к ней и рывком сдёрнул накидку с её тела. Поморщившись от боли, она не отвела от него своих огромных, влажных, слегка раскосых, как у всех тангутов, чёрных глаз, и тогда он коснулся их пальцами, как касаются набухшего бутона, опасаясь повредить.
Его жена, татарка Джису, первая почувствовала перемену: каан удалил её в хвост обоза. Она думала, это страсть, которой сроку — день-два. Так часто случалось: старик был неутомим. Но прошло время, а о ней даже не вспоминали, как, впрочем, и обо всех остальных. Трое суток каан не выходил из своего шатра.
Её звали Лу Ю. Она была не юна, во всяком случае, в её возрасте девушки уже обзаводятся потомством, а Лу Ю ни разу не рожала. При этом тело её, словно выточенное из самшита, обладало удивительной гибкостью, можно было подумать, что кости таза у неё сочленены детскими хрящиками — настолько плавной и вместе с тем подвижной была походка. В искусстве любви эта красотка превосходила любые ожидания; все её существо дышало похотью, но ей удавалось мягко обуздывать нахрапистую страсть каана и вести её по пути утончённого наслаждения.
Она владела монгольским, ханьским и ещё тремя языками, могла разбирать тексты в манускриптах. Почитала Будду, но внимательно слушала монгольских шаманов. Она понимала людей и обладала умением глубоко проникать в суть событий. Стрелы Лу Ю били в цель, а кони слушались, стоило пошептать им в ухо. Привыкшая к роскоши тангутских дворцов, она, казалось, спокойно переносила грязь кочевого быта, смрад гэров и лоснящихся монгольских одежд, точно всё это было её выбором. Ей не подходило звание женщины для утех. Она была настоящая, и неожиданно для себя каан оценил это. Он вдруг осознал, что изголодался по такому другу. Должно быть, мало просто обладать юным телом.
В какой-то момент все стали думать, что каан окончательно потерял голову. Он практически не расставался с тангутской принцессой, которая держалась с ним на удивление просто, и эта простота дорогого стоила. Если он был на коне, она следовала рядом, если сидел в гэре, её место было где-то неподалёку. Когда он гладил её крутые скулы, обтянутые шелковистой кожей с еле заметным румянцем, её ноги, бёдра, грудь, ему казалось, что это впервые, что в эту минуту он — молодой парень, ещё не знающий женщины, из какого-то давно позабытого прошлого.
Отчего-то непривычно легко было ему рядом с этой статной, ловкой, умной женщиной и радостно оттого, что она ему предана и так хорошо понимает его чувства. Это было странно, ибо какое дело монгольскому богу до тысяч девиц, способных дать мужчине одно лишь плотское удовольствие? Постепенно он стал делиться с ней многим, что терзало и мучило его, а Лу Ю вдруг заметила повышенное внимание к себе от ближайшего окружения каана: заискивание нойонов и скрытую неприязнь сыновей. Но она улыбалась всем ровно, точно китайская кукла, от неё не исходила угроза использовать своё положение, и, в общем, её стали воспринимать как просто любимую наложницу вождя, от которой можно ожидать лишь скромности да, глядишь, дорогого подарка.
А между тем старик доверил ей то, чего не открыл бы никому, — свою слабость. Подобно пьянице, что выбалтывает душу под парами арака, он стремился к ней самозабвенно, дабы испытать облегчение от слов, высказанных вслух. Наедине тангурка тихо пела ему сонные, тягучие песни, а он, распаляясь, то вскакивал на ноги, то ложился ей на колени, то усаживался перед огнём и обжигал в пламени руки и, едва не срываясь на крик, говорил о детстве, степи, конях, о матери, братьях, о непонимании своего назначения, о Вечном Синем Небе, смерти, о неуверенности в старшем сыне, идущем с ним, и презрении к младшему. Однажды в порыве ярости, направленной к невидимому врагу, он ударил её плетью по лицу. Она поймала его руку и прижалась губами к старым, кривым пальцам. Потом вырвала плеть и сломала. И он не наказал её.
Неужто он не знал, что такое страсть?
Вот и теперь в который раз на пути к Кешекенту орда встала. Вместе с тангурской принцессой каан ускакал в горы. Кешиктены сопровождали их на расстоянии, вытянувшись полукругом. Они уже проходили здесь, поэтому встреча с живым человеком была маловероятной. Каан со своей спутницей взяли в галоп. Это она предложила хлебнуть ветра. Длинные гривы низкорослых лошадей хлестали по лицам. Всё вокруг — камни, деревья, кусты, скалы — поспешно расступалось перед ними. Каан гнал лошадь всё шибче и по топоту копыт понимал, что Лу Ю не отстаёт от него, хоть и держится на небольшом отдалении, в полконя. Что за женщина! Он наддал ещё, но она не отстала. Старик оглянулся — тангурка потеряла лисью шапку, и тяжёлые волосы её вороньими крыльями вскидывались на скаку. Он натянул поводья, и лошадь, захрипев, стала на месте. Её лошадь пронеслась вперёд и тоже остановилась. Оба тяжело дышали.
— Ты могла бы и уступить! — крикнул он, любуясь ею.
Она рассмеялась, явив ряд крупных белых зубов.
— Уступают старым, а ты молодой! — ответила она, и ему не показалось это лестью, которую он никогда не ценил.
Он цокнул языком и указал назад:
— Пожалуй, это лучше слов.
— Что?
— Это… всё… Монголы не любят говорить. Надо, чтобы было понятно без слов.
Вдали показалась цепочка кешиктенов.
— Монголы слишком… — она поискала слово, но не нашла и сказала по-ханьски, — целомудренны.
— Что это значит?
— Это значит, что конь — ваш толмач.
Ему понравилось. Он улыбнулся:
— Да, ты всё правильно поняла.
Она приблизилась. В глазах у неё сияла бездна.
— Твоё войско ждёт тебя.
— Сколько понадобится, — отмахнулся он.
— А сколько ждать мне?
— Нисколько!
Он дёрнул её к себе, и оба, не разжимая объятий, рухнули из седла на каменистую землю.
Кешиктены остановились и вежливо развернули коней.
5
Чем выше вздымались горы, чем плотнее становились громады скал, тем труднее было втискиваться в паутину троп грузному телу монгольской орды. Но оно упрямо лезло, оставляя позади неповоротливые катапульты и осадные башни, хозяйственные обозы и шатры. Парящему в поднебесье орлу вполне могло показаться, что горы медленно погружаются в серую, бурлящую пучину. Не бросали только пленных, которых сотнями гнали перед собой.
