В наступившей тишине никто не обратил внимания на появление в дверях вызванного ханом визира, который, многократно кланяясь, прошёл несколько шагов внутрь зала и замер в почтительной позе. Хан задумчиво ковырял длинными ногтями сушёные фрукты. Чай остыл.
— Ты красноречив, писец, у тебя красивая речь. Должно быть, окончил медресе? — наконец проговорил он. — Кровь стынет в жилах от твоих сказок. Но каков боевой пыл у монголов?
— Их так много, великолепный, что им безразличны собственные жертвы. Поэтому они идут до конца.
— У страха глаза велики! — вскинулся Кара-Куш. — Можно подумать, что это войско самого шайтана, а не свора грязных кочевников, которые расплодились, как саранча, в какой-то заросшей степи! Тебя послушать, так они ничего не боятся!
— Больше всего они боятся своего хана, — склонил голову писец. — Другого страха у них я не увидел. Но хана своего они боятся так, как самый низкий раб не боится своего хозяина. Имя ему — хан всех монголов.
— Ну а сам-то ты видел его? Собственными глазами?
— Совсем недолго. Издали.
— И каков он собой?
— Большой… В золотом шлеме на голове с султаном из перьев райских птиц. Сильный… Одного его взгляда довольно, чтоб загорелись поля… Я видел его издали.
— Ага! — Кучулук-хан увидел визира. — Вот и дорогой Элькутур пожаловал! Хвала Аллаху, вино не выбило тебя из седла! Слыхал ты этого писца?
Визир кивнул.
— А не кажется ли тебе, хм, что перед нами обыкновенный лазутчик, которого монгольский хан послал, чтобы вселить в нас трепет?
Визир опять кивнул.
— Вот что! — Он хлопнул в ладони и, дождавшись появления двух стражников, велел: — Доставьте-ка этого красавца в зиндан. Я поговорю с ним позже. — И, повернувшись к онемевшему писцу, бросил: — Когда тебе выкрутят яйца лозой и вырвут ногти, мы узнаем, что ты ещё вспомнишь интересного.
— Великолепный… — только и вымолвил писец, уводимый стражниками.
Вытирая платком взмокший лоб, имам выступил вперёд.
— Прости, мой повелитель, — произнёс он, задыхаясь, — но это несправедливо. Я хорошо знаю этого человека. Он служит в медресе Карашкента и пользуется уважением духовенства. Он пришёл ко мне, и это я позвал его сюда. Какой он лазутчик?.. Прошу тебя… Это несправедливо.
— А кто сказал, что мне нужна справедливость? — усмехнулся хан, но по тому, как дёргалось у него веко, было видно, что усмешка получилась напряжённой. — Скажи, Элькутур, что нового слышно об этом хане северных дикарей?
Всю ночь прокувыркавшийся в гареме и потому изнывающий от головной боли визир кашлянул и ответил:
— Всё то же. Свиреп. Мне подтвердили, что в Отраре Йанал-хану в глаза и уши залили расплавленное серебро, и хан самолично наблюдал за казнью.
— Ну, это мы и без тебя знаем. Зачем Йанал-хан перебил караван, который монгольский хан отправил шаху? Это месть.
— Ещё он разрушил Карашкент.
— Только что об этом говорил писец.
— Прости, я пришёл позже.
— Ладно. Какие подробности?
— Чтобы войти в город, забросал ров телами пленных и по ним уже провёл конницу…
— Довольно!
— Видишь, — вмешался имам, — писец не врал. Отпусти его.
— Я сам знаю, что мне делать! — Кучулук-хан почесал бороду. — Странный он, этот дикий хан… Зачем столько бессмысленных жертв и разрушений? Похоже, он очень мстительный и не прощает обид. Сколь же глуп оказался хорезмшах, когда обрил бороды двум послам монгольского хана и в таком виде отправил их назад! Думал ли он, чем это обернётся? — Он хохотнул было, но смех получился невесёлый.
— Вряд ли, — заметил имам с плохо скрываемой язвительностью.
Визир изобразил на лице кисловатую готовность поддержать смех и вдруг сказал:
— Ураган какой-то. — И, спохватившись, поспешно добавил: — Гарнизон мы укрепили. Фуража в достатке. Еды хватит на месяц, может, полтора. Люди готовы биться до конца. Мы выдержим.
— Да, до конца! — поддержал его Кара-Куш, мечтавший наконец испробовать в деле личный отряд молодых всадников.
Кучулук-хан поморщился:
— Собственно, я созвал вас здесь, правоверные, чтобы огласить своё решение. — Хан принялся ходить по залу, обмакивая руки в фонтаны. — Тебе, ал-Мысри, надлежит проследить, чтобы с сегодняшнего вечера не читать отныне хутбу с именем Ала ад-Дин Мухаммада и оставить лишь моё и халифа ан-Насира.
Имам чинно поклонился.
— А тебе, визир, изъять из обращения монету с именем хорезмшаха и немедля чеканить монету с именем Кучулук-хана. А те монеты, что содержат имя Мухаммада, переплавить на новые. Понятно?
Визир поклонился трижды.
— А теперь иди, Элькутур.
— Забыл сказать, мой хан, — задержался визир, — в некоторых селениях люди видели незнакомых всадников. Два, три. Они наблюдали. Потом ушли. Это всё.
Визир удалился. Нависло угрюмое молчание, в течение которого хан продолжал баловаться с водой, а Кара-Куш ел финики. Наконец, имам воздел руки кверху и тихо сказал:
— Но ведь это заговор.
— Да, — просто ответил хан и рассмеялся, на сей раз непринуждённо. — И что? Первый в твоей жизни? Всё стоит золота, и каждый волен продаться, если цена не выше стоимости его жизни. Надо подготовить два послания. Одно — хану монгольскому. Это сделает Кара-Куш. А другое — в Багдад халифу ан-Насиру. В нём следует сообщить о наших переменах, а также о том, что владыка Халадж-кала Кучулук-хан идет на хорезмшаха войной вместе с монгольским ханом, который доверяет ему и слушает его советы.
— Будет исполнено, — осипшим голосом сказал имам и, покачав головой, еле слышно добавил: — Время ли теперь чеканить монеты?..
— Халиф вынужден будет поверить тому, кто отведёт таран от ворот, ведущих в его владения, — хан сделал паузу, — либо для того, чтобы избежать удара, либо — чтобы удар усилить. — Он подошёл к имаму и тронул его за худое плечо. — Вот она, наша сила, имам, сила неверных, которая, конечно, сама иссякнет, и очень скоро. Дикие орды кочевников не любят жары. У них короткое дыхание. Ну, погуляют, пограбят и — назад, обратно. А там, глядишь, выпадет случай — и поможем им воротиться в степь. Головы их вождей недорого стоят.
— Ты затеял опасную игру. Не представляю, как можно договориться с монголами.
— Можно, — устало махнул рукой хан. — Не забывай, что это просто кочевники — да, сильные, страшные, злые, но — кочевники. Дикие орды неверных. Где им понять тонкость хорезмской интриги.
— Ты не услышал, мой хан, — вздохнул ал-Мысри. — Ты не услышал.
Когда имам ушёл, Кучулук-хан обратился к Кара-Кушу, ловившему каждое слово отца:
— Ну вот, ты понял? Пути назад нет. Монгол не тронет нас, потому что только мы можем подать известный нам знак, чтобы наши люди… люди, которых мы купили дорого, открыли ворота неприступных крепостей. А халиф будет думать, что вместе с монголами мы ведём войну против Мухаммада, и, конечно, начнёт опасаться, как бы эта война не перекинулась к нему. Волей Аллаха победит умный, опасный и сильный… А теперь иди, сын. Времени у нас мало. Желаю увидеть послание к хану монголов уже сегодня.
