Он долго смотрел, как я пожираю булку. Свою же оставил нетронутой на тарелке. Я просто умирал от желания схватить ее. Он, наверное, это заметил, но так и оставил ее где лежала.
— А теперь перейдем к делу, — наконец сказал он. — Уверен, что вы согласитесь со мной в том, что офицеры нашей Специальной полиции великолепно справляются с работой по защите нашей имперской миссии от шпионов и предателей. Но и не удивлюсь, если узнаю, что вы уже готовы отказаться от их гостеприимства. Изменить режим питания, подышать свежим воздухом. Я прав или как?
Он явно наслаждался собой. Пожирая глазами булку на его тарелке — беспечно брошенное сокровище! — я ждал, когда он перейдет к главному.
— Радуйтесь, что сегодня у вас еще остались друзья в Синьцзине, — продолжил он. — Они-то и попросили меня сделать вам небольшое предложение, которое может быть выгодно для всех нас. Наши общие друзья очень раздосадованы слишком активной деятельностью господина Кавамуры в Шанхае. Мне не стоит разъяснять вам, что они имеют в виду. Достаточно сказать, что наша священная миссия будет значительно лучше исполнена без него. К сожалению, он очень осмотрителен и его хорошо охраняют. Поэтому нам нужен тот, кому он доверяет, желательно его друг, дабы выполнить то, что нужно. Наших друзей не волнует, как вы это сделаете, лишь бы в итоге работа была закончена. Это ваш шанс — единственный шанс, поверьте мне! — на исправление прежних ошибок….
Я хотел что-то возразить, но он предостерегающе поднял руку:
— Немедленного ответа от вас не требуется. Поспите, подумайте. Но к какому решению вы бы сейчас ни пришли, обратного пути уже не будет.
Нет ничего хуже, чем физическая боль. Но слова Танэгути сразили меня сильнее, чем удар кулаком по лицу. Этот человек был сущим дьяволом. Это он, а не Кавамура, предал нашу миссию в Азии. Именно из-за таких, как он, китайцы и ненавидели нас. Я был почти готов простить Восточную Жемчужину. Скорее всего, она не подозревала, что когда-то я спас ей жизнь. Хотя я даже не знал, как ее вывезли из Маньчжоу-го. Танэгути не оставлял следов. Восточную Жемчужину ввели в заблуждение, но дьяволу она не служила. Месть маньчжурской принцессы ужасна, но ее можно простить. А Танэгути был дьяволом во плоти.
Через несколько дней отношение ко мне изменилось. Меня кормили сорго на обед, а также снабдили одеялом, чтобы не мерз от холода. Перевели в камеру поприличнее — и почти сразу подселили туда еще одного заключенного, костлявого японца с посиневшими губами, доверять которому я, понятно, не собирался. Скорее всего, его подсадили, чтобы подловить меня на опрометчивом поступке. И хотя он почти не заговаривал со мной, я оставался начеку. Его бледное лицо покрывали багровые шрамы, но их могли нанести, чтобы ввести меня в заблуждение. Да и молчаливость его также могла быть частью их замысла — что угодно, лишь бы ослабить мои подозрения. Спать стало невозможно. Я то и дело просыпался в холодном поту. Единственным способом выжить оставалось убийство моего друга. Но если я это сделаю, во что превратится тогда моя жизнь и чего она будет стоить?
Вновь послышался ласковый голос Ри, с какого-то из этажей над нами, на этот раз громче прежнего. Я прислушался к словам: «Я девочка-конфетка, девочка-конфетка… попробуй-ка на вкус. Лизни мою конфетку, пока ты не заснул!» Песня кончилась, потом началась снова. Кто-то все ставил и ставил пластинку на граммофон. Так продолжалось около часа, снова и снова, пока даже мне не надоело слушать однообразное повторение ее песенки. А еще я разбирал топот ног, будто наверху кто-то танцевал. Может, это мне только слышалось? И у меня опять помутнение в мозгу? Я взглянул на своего сокамерника. Он пожал плечами и прошептал:
— Небось обрабатывают кого-то по полной. Бедняга…
С тех пор при звуках этой песни меня всегда начинает тошнить.
Я решил согласиться с предложением Танэгути. Я готов на что угодно, лишь бы выбраться из этого проклятого места. А что делать — подумаю, как только выберусь, глотну свежего воздуха и соберусь с мыслями. Я мог бы замаскироваться под китайца и скрыться на неоккупированной территории. Мой китайский вполне хорош, чтобы выжить, рассуждал я.
Танэгути был доволен моим решением. Он знал, что я приду в себя.
— Вы сделали правильный выбор, — сказал он, улыбаясь так, будто желал мне самого лучшего.
22
После моего освобождения Амакасу закатил банкет в честь Танэгути в «Павильоне Южного озера». Честно признаться, я больше не понимал, кто мне теперь капитан — друг или враг. И очень хотел это выяснить. Собрались все постоянные члены Клуба поклонников Ри Коран — правда, имени ее никто не произносил. Для Амакасу, который вошел в запой и без разбору хлестал виски, пиво и саке, она больше не существовала. Все шутили над моей худобой и советовали больше есть. Амакасу, покачиваясь, поднялся на нетвердых ногах и, ухватившись для устойчивости за стол, предложил выпить за нашу окончательную победу. Глаза его были налиты кровью и ничего не видели. Танэгути обмотал вокруг головы салфетку и пустился в пляс, другие пели и стучали в такт палочками по чашечкам для саке. Я притворился пьяным и пел вместе со всеми, молясь в душе, чтобы это вечер закончился поскорее.
Киси, чья политическая звезда взошла даже быстрее, чем предсказал Амакасу, не пропускал ни одного заседания Клуба поклонников Ри Коран — даже сейчас, когда стал членом кабинета министров, жил в столице империи и уже не мог проводить много времени в Маньчжоу-го. Клуб был единственным местом, в котором он мог позволить себе расслабиться среди верных друзей. С глазами навыкате, точно в приступе лихорадки, он разглагольствовал, о последней решительной битве с белой расой. Мы можем воевать даже с немцами, говорил он, поскольку кровопролитие будет аргументом посильнее, чем временный альянс. Мы должны быть счастливы, что живем в этот исторический момент и судьбы мира находятся в наших руках. Амакасу кивнул и расплескал виски, которое наливал в стакан. Получив одобрение от Амакасу, Киси продолжил свою речь. Это будет тяжелая битва, говорил он, но мы, японцы, одержим победу, потому что наш боевой дух выше. Взгляните на храбрых жителей Токио. Большая часть города разрушена американскими бомбардировщиками. Но разве может сдаться народ Японии?
— Никогда! — взревел Амакасу.
— Мы будем бороться до конца, — подытожил Киси, обводя всех глазами спятившего кролика.
— До конца! — согласились мы все и вскочили на ноги, чтобы прокричать троекратный банзай Его Императорскому Величеству.
Амакасу затянул «хлопательную» песню, которую я не слышал с начальной школы:
— Если ты счастливый мальчик, делай так…
Хлоп, хлоп. Мы захлопали в ладоши, как дети.
— Если ты счастливый мальчик, пой-ка с нами, пой-ка с нами…
Я закрыл глаза и притворился спящим. Но кто-то всадил мне палочки в бок, и я мигом выпрямился как ошпаренный. Багровая морда Танэгути заглянула мне в лицо.
— В этот раз не увиливай от работы, друг мой Сато. И не пытайся скрыться, потому что мы тебя найдем, а когда мы тебя найдем, ты пожалеешь, что живой… — Он потрепал меня по плечу и улыбнулся: — Веселее, друг мой. Жизнь не такая плохая. В конце концов, ты внесешь свою лепту в нашу грядущую победу…
