А вот сквер-данс, напротив, получился весьма занятным. Все происходило в бальном зале отеля «Империал» — громадном пространстве, украшенном весьма неудобными креслами в стиле Людовика XVI. В течение многих недель Мерфи репетировал с несколькими мужчинами и женщинами из числа служащих нашего отдела, чтобы они могли уверенно выступить. Несколько японок из секретарского отдела нарядились в длинные широкие юбки и крестьянские блузки. На мужчинах были ярко-красные ковбойские рубашки с галстуком-боло и белые ковбойские шляпы. Я даже представить не мог, где Мерфи умудрился раздобыть всю эту экипировку, в которой японцы казались такими щуплыми, словно их плохо кормили: рукава слишком длинные, воротники чересчур широкие. Когда танцоры заняли свои места, оркестр, состоявший из скрипача, контрабасиста и толстого мужика, играющего на банджо, врезал деревенский мотивчик. Танцоры попеременно менялись местами, кружились, взявшись за руки, и совершали повороты, а Мерфи, как усердный учитель, объявлял для пораженных зрителей названия танцевальных фигур.
— А вот это мы называем «калифорнийский вихрь»! — говорил он, светясь радостью. — А это — «комариный поворот»!
Не знаю, что японцы из всего этого поняли. Мужчины стояли небольшими группами, болтали и пили пиво. Миягава, режиссер, повернулся к происходящему спиной. Еще кто-то — кажется, некий администратор со студии, — опорожнив несколько банок пива, здорово покраснел лицом и, поддавшись духу происходящего, выкрикивал «Йе-е-е!» в такт музыке.
— А где мисс Ямагути? — закричал Мерфи.
Госпожу Ёсико обнаружили в дальнем углу, где она беседовала со своим седовласым спутником.
— Могу я иметь честь пригласить вас? — поинтересовался Мерфи с церемонным поклоном.
Она широко открыла глаза и деликатно отказалась:
— Я не могу.
— Но вы же танцуете! — зарокотал Мерфи. — Вы научитесь.
— Я слишком стесняюсь, — протестовала она.
Майор схватил ее за рукав кимоно и сказал пожилому мужчине:
— Вы ведь не будете против, если я у вас ее украду?
Мужчина ничего не сказал, только снисходительно улыбнулся, словно потакая разгулявшемуся пьянице. Оркестр заиграл, женщины приподняли пышные юбки, администратор из японцев заорал «Ие-е-е!», и Мерфи повел, весьма профессионально, затянутую в кимоно госпожу Ямагути по танцполу.
— Ямагути-сан! — сказал я, после того как она спустя некоторое время высвободилась из крепкой хватки Мерфи.
Она обернулась — и на этот раз узнала меня:
— Сид-сан, не так ли? О-гэнки дэс ка? Как поживаете?
Я ответил: «Очень хорошо» — и добавил, что мне очень понравился ее фильм. Она одарила меня лучезарной улыбкой:
— Как приятно, что мы можем праздновать вместе. Знаете, Япония такая маленькая. А это просто международное событие. Большое спасибо за вашу неоценимую помощь!
Я не совсем понял, что она имеет в виду:
— За помощь в чем конкретно, Ямагути-сан?
Мои глаза были прикованы к Мерфи, который хлопал по спине ее седовласого спутника.
— В том, чтобы мы вышли на международный уровень. У вас можно многому научиться. Вы сами откуда, Сид-сан?
Я сказал ей, что из Огайо, но работал в Голливуде. Это, естественно, делало меня более солидным, чем я был на самом деле, но мне очень хотелось произвести на нее впечатление. Выглядело так, как будто я был преуспевающим человеком.
— Голливуд, — сказала Ямагути, восторженно сжав руки. — Обожаю Голливуд! Гэри Купер, Чарли Чаплин, Дина Дурбин! Вы смотрели «Из-за него»?
Я ответил, что не смотрел, к сожалению, — а она смотрела «Невеста носила ботинки»?
— Конечно, с Барбарой Стенвик! По-моему, мы станем хорошими друзьями, Сид-сан…
Всю обратную дорогу до «Континенталя» мне хотелось плясать, а отель был сразу за углом. Я не мог поверить моему счастью: я подружился с одной из величайших кинозвезд, знаменитой по всему Дальнему Востоку! Придя в гостиницу, я позвонил Нобу. Он спал и был очень недоволен тем, что его разбудили.
— Знаешь что? — спросил я.
— Что?
— Догадайся, кого я сегодня встретил?
— Не знаю.
— Никогда не догадаешься!
— О чем?
— Ёсико Ямагути.
— Кого?
— Ёсико Ямагути. Ну, ты же знаешь, Ри Коран!
— А…
На Нобу это совсем не произвело впечатления. Кинофильмами он не интересовался, предпочитая французскую литературу и немецких философов. А кроме того, Ри Коран была из прошлого — этакое напоминание о японском энтузиазме, о чем он предпочел забыть. Кроме того, она казалась ему вульгарной, или, как он выразился, «на дурной вкус», что повергало его в ужас, разделить которого я никак не мог. Слишком хороший вкус — враг Большого Искусства, в это я верил всегда.
9
В Камакуре не было ничего вульгарного и ничего в дурном вкусе. Всего час на поезде — и ты на несколько веков переносишься из залитого неоновым светом, разукрашенного Токио в столицу самураев. Люди очень часто находят Токио невыносимо уродливым. Что ж, пусть так и думают. Я люблю его за то, что он не стесняется своего уродства. Токио не претенциозен — подделка же всегда откровенно и нагло искусственна. Но с того момента, как мой друг Карл впервые познакомил меня с храмами и святынями XIII века, великим Камакурским Буддой, садами камней в храмах Кэнтё и Энгаки, Камакура стала моим убежищем от безумия XX века. Камакуру не бомбили — из-за ее незначительности. В государственных делах этот город не играл никакой роли начиная с XIV века, когда власть переместилась в Киото, а Камакура погрузилась в аристократическую дремоту. Поэтому он и сохранился вместе со всеми своими сокровищами. Даже генерал Кёртис Лемэй, который вечно, не задумываясь, хватался за оружие первым, не счел нужным разрушить этот город, не представлявший для него ничего значительного.
Я любил затеряться в терпких запахах храмовых благовоний и сосен, странным образом напоминавших мне запах соли для ванны, которую использовала мама, когда купала меня в детстве. И еще я всегда останавливался перед входом в лавку господина Оки на улице Комати, откуда доносился запах камфорного дерева и старых книг. Там, если немного повезет, вы можете найти прекрасно вырезанное нэцке XVII века или чашку, покрытую красной глазурью периода Позднего Эдо, но вообще Оки-сан специализировался на традиционных ксилографиях. Разговаривал он на старомодном британском английском. До войны большинство его клиентов были коллекционерами или специалистами из Великобритании. «В эти дни трудно сводить концы с концами, — говорил он мне, утомленно пожимая плечами. — Японцы больше не заботятся о старых вещах». Он наливал мне чашку зеленого чая и терпеливо отвечал на все мои вопросы. Я хотел узнать все, от искусства ранней монохромной гравюры на дереве до раскрашенных вееров периода Муромати. Одну за другой он приносил коробки с гравюрами, среди них был великолепный набор эротических гравюр Корюсая,
[36]
столь же элегантного, как Утамаро,
[37]
и даже еще утонченнее. Мы говорили об искусстве, литературе, истории. Однажды, чтобы прояснить какой-то момент в Китайско-японской войне 1895 года, он показал мне гравюры с батальными сценами: красивые японские солдаты, идущие в атаку в своих черных, как у пруссаков, военных мундирах, и окровавленные трупы китайцев у них под ногами. «Пугающе вульгарно, конечно, — прокомментировал он, бережно укладывая работы обратно в коробку. — Но заметь, что здесь больше не используются растительные красители, как раньше».
