— Познакомьтесь, это Ину, моя домашняя собачка, — приговаривал Муто перед тем, как стиснуть руку своего раба.
— А-а-а-ах! — выдыхал Ину и отвешивал поклон, на радость всем окружающим.
За школой, на самом дальнем краю поля, где мы летом играли в бейсбол, стояла небольшая деревянная хибарка, в которой хранился всякий инвентарь: веники, ведра, бейсбольные биты и прочее в том же духе. Как-то поздним вечером, прогуливаясь, как обычно, в одиночестве по полю, я услышал чей-то вой. Звук доносился из той самой хибарки, и было очень похоже, что выл наш Ину. Наблюдая издали, я пытался понять, что там происходит. Время от времени дверь открывалась, из нее выходили старшие ребята с ухмылками на лицах. Я спрятался в укрытие, чтоб они меня не заметили. Потом опять слышался вой, и ребята снова входили и выходили. Пораженный происходящим, я не мог шевельнуться, пока все наконец не закончилось. Примерно час спустя из хибары появился Муто. С ним были три его друга, они хлопали его по спине и смеялись. Когда они ушли, вышел Ину, отряхивая одежду, которая выглядела очень грязной. Он не был слишком расстроен. Я подождал, пока он пройдет мимо меня.
— Привет, — сказал я.
Он взглянул на меня круглыми собачьими глазами. Не знаю, что на меня нашло, но я схватил его за руку и попытался сжать ее так, как много раз делал Муто. Ину в бешенстве вырвался.
— Твою мать, ты что делаешь, идиот?! — прошипел он и ушел с полнейшим отвращением на лице.
Я покрылся испариной и, оглядевшись, проверил, не заметил ли кто-нибудь этой постыдной встречи.
Свой родной город я готов был покинуть в любую секунду дня или ночи. Об остальном мире я мало что представлял, но точно знал, что он должен быть лучше, ну, а если не лучше, то хотя бы интереснее. Два моих одноклассника, когда мы учились уже в старших классах (одного звали Канэко, другого Канэда), вернулись «обратно домой», в Северную Корею, вместе с родителями. Конечно же Корея не была для них домом. Они вообще нигде в жизни не были, кроме нашего города. Ни с одним из них я не был близко знаком. Они жили сами по себе. Но как-то раз Канэко «попал под раздачу». Муто заставил его съесть дождевого червя — розоватого, склизкого. «Корейская закуска», — назвал эту тварь Муто. Парни вокруг засмеялись. А я ушел. Через несколько дней красавчика Муто в кровь отметелила банда подростков, которой руководил старший брат Канэко. Свернули ему челюсть, и он месяц не мог говорить. Многие из нас наблюдали за этим с молчаливым удовлетворением. После этого Канэко оставили в покое. А когда ребята уехали в Северную Корею, по ним никто не скучал. Разве что я почувствовал острый приступ зависти. Вот счастливые ублюдки, думал я, в школу не ходят, да еще и за границу поехали, и все такое. Больше мы не слышали о них ничего.
Говорят, моя «малая родина» прекрасна. Наверное, так оно и есть. Там, где я вырос, много озер, гор со снежными пиками, рисовых полей. Но красоты природы оставляют меня равнодушным. Я предпочитаю солнечному свету неон, дереву — бетон, камню — пластик. И все же есть там одно-единственное место, которое все еще всплывает в моих снах даже здесь, в камере бейрутской тюрьмы. Каждый японец слышал о нем. Его называют Горой страха, этот серный вулкан, громоздившийся недалеко от нашего дома. На его склонах слепые женщины говорят с духами умерших, а паломники возлагают цветы в буддийском храме, чтобы умилостивить души детей, убиенных во время абортов. Обычно мать брала меня туда в июле, во время 0-бона, когда мы кормим духов наших предков.
[70]
Даже ясным днем гора казалась погруженной во тьму. Мрачное местечко, что и говорить. С веток высохших деревьев каркали громадные черные вороны. По вулканической гальке на склоне стелился желтоватый пар, оставляя за собой запах тухлых яиц. Однажды мать приказала мне оставаться на месте и ушла со старой каргой, одетой в темно-серое кимоно. Я не слышал, что бормотала эта слепая, перебирая пальцами четки. Минут через пятнадцать мать вернулась, и глаза ее были красными от слез.
То немногое, что я знал о мире, почерпнуто из кинофильмов; линия горизонта на Манхэттене, бульвары с пальмами в Лос-Анджелесе, улицы Токио — все было мне так знакомо, словно я и правда там побывал. Один из фильмов изменил мою жизнь особенно круто. Джеймса Дина в «Бунтаре без причины» я смотрел, наверно, раз десять. Ходил на дневной сеанс, а потом еще вечером. Запершись в своей комнате, я копировал его манеры и мог наизусть повторить все его реплики — по-японски, само собой. Я часами просиживал перед зеркалом, пытаясь сотворить из своих волос хоть что-нибудь похожее на его белокурый «утиный хвост», но мои жесткие волосы стояли торчком и никак не поддавались сей процедуре. Я старался ходить, как он, сидеть, как он, хмуриться и махать рукой, как он, завидев кого-нибудь знакомого (впрочем, незнакомым я махал рукой точно так же). Там, где я жил, ребята не носили таких красных курток, как у Джеймса. Тогда я раздобыл девчачью куртку, которая даже отдаленно не напоминала предмет моего вожделения, но ничего более похожего в нашем провинциальном городишке, увы, не нашлось. Выглядел я, конечно, довольно нелепо. Девчонки хихикали у меня за спиной, а ребята отпускали язвительные шуточки и называли меня «Джейму»: «Эй, Джейму, а где твой перочинный ножик?» Мне было все равно. Я знал, что Джеймс понял бы меня. Я чувствовал, что он мне ближе, чем кто-либо другой, даже ближе моей матери. В каком-то смысле он был моим старшим братом, которого у меня никогда не было. И я часто мечтал о том, что когда-нибудь Джеймс спикирует на наш городишко и заберет меня с собой, посадив к себе за спину.
С одноклассниками я своей мечтой не делился. Знал, что меня тут же поднимут на смех. Все, ну, может быть, кроме Мори-куна. Ему я кое-что рассказывал, поскольку знал, что он не станет дразнить меня. Отец Мори держал магазин мужской одежды. Скромный такой магазинчик, без всяких причуд. После школы Мори одевался лучше нас всех — в аккуратно выглаженные серые брюки и мягкие свитера. Это могло бы сделать его мишенью для издевательств Муто. Но Мори хорошо играл в бейсбол и обладал даром уверенности в себе, так что подобной участи избежал. А из-за своих безупречных манер он вечно казался старше, чем на самом деле.
Как-то вечером после школы мы говорили о том, что нас ожидает в жизни. Мори сказал, что хочет остаться в нашем городке и когда-нибудь управлять магазином отца. Признаюсь, я был здорово огорошен этим признанием. Он ведь даже не старший сын в семье, а значит, не обязан продолжать семейное ремесло.
— Разве тебе не хочется увидеть мир? — спросил я его. — Даже Токио? Ты действительно думаешь, что тебе нужно вот это? Эта мусорная куча на берегу Японского моря? — Я смотрел на него со смешанным чувством жалости и презрения. — И ты не хочешь узнать, что представляет собой мир?
