– Я не глухая. Не надо так часто «слышь». Или ты хочешь поразить воображение официантов? Не советую. Их высокомерие профессиональное. Им без разницы кем брезговать: мужиком на «Альфа-Ромео» или мальчиком и девочкой «по два пива и в койку».
– Слышь, ты чё?!
– Я-то «ничё»! А вот ты где и когда успел быдло-style манер набраться, а? От моды боишься отстать?
– Слышь, я с тобой встретиться приехал!..
Ну что сказать?
Слышь, кум!
Возьми на ум:
Вычти два —
И вся ботва!
Так, что ли?!
В ожидании ирландского завтрака моему другу не даётся бильярд. Наверное, мой молодой друг давно уже не спит на животе. Жена его, моя подруга, с недовольной мордочкой листает меню. У неё недовольная мордочка вовсе не такая, как у пивных девочек и мальчиков. У неё такое выражение лица приобретено в результате постоянной борьбы за выживание и за последующее перманентное улучшение качества жизни. Впрочем, оно вполне милое, это выражение.
Приносят ирландский завтрак. Молотит с бешеной скоростью, моментально и без остатка. А порция, между тем, и правда богатырская.
– Ты же говорила, он ничего не ест.
– Мне надо отметить командировку. Вы куда сейчас?
– Мы сейчас по сто «Финляндии», клюквенной, но не красной. И куда-нибудь. Ты, может, поешь?
– Поем.
Выбрала. Поела. Ушла. Рассчитываюсь.
– Сколько я там?..
– Нисколько. Утром я. Вечером – ты.
– Ладно.
Ещё по сто той самой.
– И куда мы?
– Мы на Шестнадцатую.
Заказываю такси. Едем на Шестнадцатую. Тут последние всплески солнца и тёплое море. По причине выходных дней народ выползает погреться и искупаться. Следующий раз – разве что через полгода.
Купаемся. Болтаем.
Раньше с ним можно было свистеть о чём угодно. О Ницше. О теории большого взрыва. О «Сиянии» Кубрика. О чистом сиянии незабвенного Кубрика. О теории сияния доктора Кубрика. Можно было беспричинно смеяться и дурачиться, и каламбурить. Идиотничать. Просто так. Теперь только о детях – его. И о деньгах – его жены.
– В прошлом году она заработала в-о-от столько! – показывает, как рыбак за того карпа. – А в этом… – Ничего не показывает. Кривится. – Если бы она меня слушалась, то…
– А ты?
– Что я?
– Ты сколько заработал?
– У меня…
Получасовые рулады о несправедливости, о непопадании в цель. О том, чего хотелось и насколько это не смоглось. Можно даже не слушать. Это бесконечный внутренний монолог. Просто вслух. Можно любоваться морем.
– Искупаемся?
Купаемся. Лежим на песке. Не может просто наслаждаться. Должен говорить, говорить, говорить… Как будто если замолчит хоть на мгновение, то исчезнет. Попросту возьмёт – и пропадёт. Сдуется. Как будто существует только благодаря словам. «Слышь!.. Слышь!.. Слышь!..» Слышу.
– Ну и, короче, слышь…
Море и песок отравлены словами. Какие-то смешные люди бродят с металлоискателями. Глупое занятие. Сколько бы цепочек и колец ни было обронено на этот песок, состояния на этом не сделать.
– Прикинь, думал, я к этому времени буду уже…
Забавная шумная компания просто играет в мяч. Взрослые дяди и тёти, между прочим. Просто играют в мяч. Просто фотографируются. Просто хохочут. Балагурят, каламбурят. Идиотничают.
– Ты чего такой толстый стал?
– Да что-то с печенью.
– Жрать меньше не пробовал?
– Да ты сама, слышь!..
– Слышу. Скорблю. Но наклониться к бильярдному столу ещё могу. Как же ты любовью с женой занимаешься?
– Да отстань ты! Какая любовь?!
– Кстати, где она?
– Сейчас позвоню.
Звонит. Она не отвечает. Занята. Она в важном институте ставит важную печать на важный документ. Молодец. Я бы тоже ставила печати, будь у меня место, где мне в этом городе могут оправдать мои поездки сюда. Хотя бы частично.
– Ну и вот, я ей сказал, слышь!..
Слышу. Неинтересно. Куда деваются светлые мальчики и тонкие девочки? В каких апрелях они остаются? На каких заснеженных платформах дальнего следования?
* * *
Апрель 2005 года. Киев. Раннее утро. Платформа засыпана снегом. Мы только что сошли с одесского поезда. В Одессе ещё вчера вовсю сияло солнце – и мы загорали. В Киеве снег. И ветер. И раннее утро. Обменники и банкоматы закрыты. Только минула оранжевая революция. У нас есть рубли и доллары. Но ранним утром в Киеве 2005 года их не берут. И пластиковые карты не принимают. Пусть сто раз они дебетовые. Терминалов нет. Ни уроненных. Ни поломанных. Просто нет. Никому ранним утром апреля 2005 года нет дела до двоих голодных и слегка замерзающих граждан Российской Федерации.
– Поехали на Крещатик. Там должна быть какая-то жизнь!
На Крещатике ветер гоняет мусор. Плохо пахнет. Все магазины закрыты. В общепите берут только гривны. А их у нас, признаться честно, и нет. Все оставлены в Одессе.
Наконец находим обменник с дичайше несправедливым курсом. Жадно продаём всего сто долларов. Должно хватить на пару часов. Хотя бы до открытия банков.
Набираю друга.
– Олег, мы приехали!
– Ура-ура!!! Я только на работу заеду – и сразу к вам!
Он работает на дядю. Не на своего, разумеется. Откуда у него такой богатый дядя? Мальчик работает на чужого богатого дядю. Из мальчика брызжут идеи, мечты и деяния. Мальчик несколько бестолков, но светел. Мальчик хаотичен лишь с виду. Потому что он организован. Он хочет жить. И жить он хочет хорошо. Он подвижен. У него нет ничего – ни машины, ни квартиры. Лишь будущее, которое им движет.
Он приносится к нам. К нам, зашедшим в пиццерию в том самом переходе под Крещатиком, где мы обменяли стольник. Чтобы хватило на кофе с пиццей и отекилиться. Самые дорогие кофе и пиццу я пила-ела не где-нибудь в пафосном кабаке за океаном. Нет, прямо в матери городов русских – Киеве – после осенне-зимней оранжевой революции 2004 года. Уже апрель 2005-го. Но Крещатик ещё не убран. И курс ещё ненормален. И пластиковые карты некуда всунуть. Скоро всё наладится.
Он приносится к нам. Кроме идей и мечтаний, у него есть костюм. Единственный приличный костюм. Потому что в офис, на тендеры в министерство, на деловые переговоры надо ходить в костюме. У него есть единственный приличный костюм. «It`s my uniform!» И съёмная, жутко засранная, однокомнатная квартирка на окраине Киева. И проекты, проекты, проекты!
Он искренне рад нас видеть. Обнимаемся. Целуемся. Мы едим – и он обляпывает свой единственный приличный костюм.
