Я молчала.
– Так. Па-нятно. Прихади. Адрэс на визитке.
– Когда?
– Кагда захочишь.
Я долго, долго слушала в трубке гудки. Целый час, наверное, слушала.
Темная комната. Золотой, далекий свет под потолком. Ей на звонок открыл дверь кто-то невидимый, она не разглядела в темноте прихожей кто. Открыл и испарился. Она идет медленно, медленно, нащупывая ногами половицы, ковры, мраморные плиты, снова грубые обшарпанные половицы. Роскошь и беднота, гламур и нищенский ковер со свалки, разве вы можете быть вместе, жить вместе? Можем. Наш мир на то и сработан, чтобы в нем уживалось несовместимое. Лед и пламень. Вода и камень. Смерть и…
Она шагнула ногой в круг света. Боялась поднять глаза. На ее плечи ложатся руки, и они давят ее книзу. Стальная арматура. Выломанные из окон тюрьмы решетки. Почему такие железные пальцы? Он прожмет ей кожу до костей. Раздавит ее плечи. Так торговец на рынке давит мандарин в кулаке. И на снег льется сок. Льется кровь.
– Падними глаза. Нэ бойся.
Она поднимает глаза. Ничего не видит. Все мелькает, как в метели: щетина на подбородке – блеск бешеных белков – острый выблеск зубов-ножей – золото лысины – золото крохотной серьги в ухе – морщина, будто прорезанная острым лезвием в старом дереве – яблоко кадыка на шее, оно дрожит и ходит ходуном – хруст черной кожи, обтягивающей грудь и плечи – лоб летит, будто булыжник – прямо в тебя, прямо в тебя.
Мимо тебя. Сквозь тебя. Навылет.
И глаза в тебя летят – но не навылет: застревают в тебе, в твоем черепе, как две серебряные пули.
Она раскрывает губы. Задыхается. Выдыхает:
– Это вы Руслан? А почему у вас русское имя?
И он, блестя безумными синими белками глаз, подносит к уху с золотой серьгой волосатую смуглую руку:
– А это штобы тэбя лучше слышать, русская дэвочка. Ты ведь так тиха гаваришь.
Он смеется. Потом жестко режет:
– Руслан – эта нэ русскае имя. Эта мусульманскае имя. Па-няла?!
ДЕТСКИЕ СТИХИ АЛЕНЫ
У моей бабушки есть сад
Под названием «Семь дней подряд»!
Там растут розы красные,
И ромашки там растут,
Растут розы чайные,
Какой там уют!
Это не сад, а красивый рай,
Ты в нем никогда не умирай!
ФРЕСКА ВТОРАЯ. ГОЛУБЬ (изображение белого голубя на Вратах)
АЛЕНА И ВИНТОВКА
Я тряслась в грузовике по размытой дождем дороге и пыталась представить себе время. Ну, натурально, что такое время. Почему мы в нем живем. Почему оно не идет вспять. Наверное, каждый об этом думал.
– Эй, ты! Волосы какие у тебя густые! Давай постригу? У меня нож острый есть!
– Ха-га-а-а-а-а!
– Эй!
– Тебя как завут, каралева? Язык ат-кусила, да?!
Лысый человек с серьгой в ухе встал во весь рост в громыхающем по каменистой ухабистой дороге кузове грузовика.
– Не «эй», а Алена, панятна?! – крикнул. – Панятна гаварю?!
Бойцы наклонили головы.
Кто-то что-то сказал на незнакомом языке.
– Алена Лесина! – как на перекличке, крикнула я.
Солдаты смотрели на винтовку, что я, как ребенка, прижимала к груди.
Смерть – такое же искусство, как другие искусства. Такой же товар, как другие товары. Смерть зря замалчивают люди, скрывают ее от самих себя. Каждый умрет, и каждый в ответе за свою смерть. На войне смерть продают и покупают. В нее тут играют в открытую. Не лукавят. Тот, кто должен умереть, все равно умрет. Просто он умрет от твоей руки.
Он хорошо поставил ей руку.
Он отлично научил ее прицеливаться.
Он сказал ей: ты снайпер от Бога, Алена. Ты убийца – от Бога. Аллах тебе предназначил убивать врагов. Метко стрелять. Бить наповал.
Он сказал ей: так, как ты, не стреляет никто. Это дар. Я видел такого стрелка только один раз. Это был наш, нохчи. Он мог без всякого оптического прицела, просто сощурившись, подстрелить бегущего через перевал оленя. Птицу в небе бил вслепую. Он и пуля – были одно. Ты тоже одно с пулей, Алена. Пуля летит – это уже смерть летит. Ты владеешь смертью. Ты талант.
Такой талант не должен пропадать, Алена, сказал он ей.
Она сначала смеялась, краской заливалась. Утирала ладонью пот над верхней губой. Потом внимательно слушала Руслана. Потом возмущалась, кричала: «Я не хочу убивать! Воюйте там сами!» Потом опять замолкала. И слушала.
После стрельбища, где она сбила все мишени, все до одной, за рекордно короткое время, он по часам, по секундомеру засек, они оба пришли к Руслану домой. Руслан поставил чайник. Открыл бутылку сладкого кавказского вина. «Вы, девки, любите сладкое». Алена пожала плечами, уселась с ногами на диван, листала цветной журнал с фотографиями красивой жизни. Фотографии. Ее учеба. Ее профессия. Где все это? Фотограф – стрелок: щелк – и сбил мгновение влет, щелк – и застрелил миг. Миг жизни. Чьей-то жизни. Застрелил – снял – украл – убил. Какая разница? Руслан давно уже давал ей деньги на жизнь, много денег, и она уволилась из своего глянцевого журнала. Главный редактор ругнулся ей в спину, когда она брала расчет: «Еще придешь, на коленях стоять будешь! Такую работу еще поищешь!» Она ушла из той жизни, бедной и скучной, насовсем. И возвращаться ей туда уже нельзя было.
Она никогда не помогала Руслану у него дома готовить, накрывать на стол, он все делал сам. Он был здесь хозяин.
Они давно уже спали вместе, но хозяйкой она здесь не была.
– С кумкватами чай будэшь?
– С чем, с чем?
– С кумкватами. С сушеными ман-даринами, вахх, нэграматный рэбенак.
– Буду.
Руслан поставил на стол поднос с чаем, печеньем, вялеными мандаринами, виноградом. Открыл коробку шоколадных конфет.
– Сиротка, на канфэтку.
– Я не сиротка!
Алена бросила журнал на диван, возмущенно поморщилась, дернула плечами.
– Это анекдот, дэвачка. «Сиротка, на канфэтку. – Я нэ сиротка, у миня мама с папай есть, вон стаят! – Пиф-паф! Сиротка, на канфэтку». Ха-ха-а-а-а-а!
Алена взяла чашку в руки, стала греть руки о чашку.
– Хо-лад-на? Пэй, пэй. Сагрэишься. – Он разлил вино в бокалы. Алена следила, как льется, перевивается в воздухе винная кровавая струя. – И я выпью. – Стукнул легонько бокалом о ее бокал. – За тибя, рэ-бенак.
– Я не ребенок! – Алена подняла бокал и, прищурясь, посмотрела в вино на просвет.
– Ты рэ-бенак. Малакасоска. Но талантливый рэбенак. И сдэлаишь бальшие успэхи. Пад маим присмотрам. Выпьем.
