Они подняли бокалы. Алена смотрела поверх бокала, как Руслан пьет – красиво, обоняя и смакуя хорошее вино, мелкими осторожными глотками.
Он поставил бокал на стол. Алена глядела, как дергается его кадык. Отвела взгляд. «Старый стол, дубовый, прекрасный, антикварный… и все на нем валяется вперемешку: фарфоровая посуда и раковины-рапаны, горские ножи, какие красивые… красиво расшиты чехлы, жемчугом… и какими-то синими камнями усажены, бирюзой, что ли… и прошлогодние американские газеты, что он, в том году в Штатах был, что ли?.. Старые какие бутерброды, сыр заплесневел, аж синий…» Она никогда не ела сыра с плесенью и думала, что с плесенью – это старый, испорченный, протухший сыр. «Часы, и уже не идут, старые… Чинить надо… И… что это… трусы?.. Женские трусики… с кружевами… фу-у-у-у… на столе…»
Он проследил за ее взглядом. Засмеялся.
– А эта тибе, – схватил упаковку с кружевными трусиками и бросил ей на колени через стол. – Па-дарак! Нравицца?!
У Алены залились краской лоб, лицо, шея.
– Нравится.
– Я рад. Я хачу с табой па-гаварить, Алена.
Она снова взяла бокал, отпила вина. Ну и сласть. Сладкое такое, горло сахаром жжет.
– Я ха-ра-шо тибя выучил. Ты ат-мэнный стрелок. Ты… ты лучший снайпер в Рас-сии. Я нэ уверен, што кто-та в Рас-сии сейчас стрэляит лучше тибя.
– Брось.
– Я хачу, штобы ты па-ехала са мной работать в Ич-керию. – Помолчал и сказал: – В Чич-ню.
На стол, на комнату, на них, сидящих за столом, ледяным водопадом рухнуло молчание.
Первым его нарушил Руслан.
– Што? – Она услышала в его голосе раздражение, закипающий гнев. – Што мал-чишь? Ведь все равно па-едишь. Мал-чи нэ мал-чи.
– Что я должна буду там делать?
Она прекрасно знала ответ.
– Работать. – Он усмехнулся. Ждал, когда она сама скажет это.
– Стрелять? – Она все-таки сказала это.
– Ты эта умэишь как никто.
Он нагло, грубо льстил ей.
Она поставила бокал с вином на старинный дубовый стол. Ее рука дрожала.
– А если… я не поеду?
– Бэс-па-лезна. Паедишь. Ище как паедишь. Тваи сародичи там, у нас в гарах, убивают наших нохчи, без-за-щитных. Наших жэнщин… стариков… наших детей. Ты! Нэт, слушай. – Он схватил ее за плечи и повернул лицом к себе. Она отворачивала лицо, не хотела на него смотреть. – Ани – тваи – сволачи русские – нас, маленький народ – у-би-ва-ют! Слышишь! У-би-ва-ют! А знаишь ли ты па-чиму?!
Алена наконец-то подняла лицо и посмотрела Руслану в глаза. Хотела что-то крикнуть ему в лицо – и осеклась: в его глазах кипели черные слезы. Она прижала руку ко рту.
– Па-чиму?! Да па-таму, что твая страна – уродина! Твая страна – вал-чица! Хищная, страшная вал-чица! Ана грызет нас! Давит лапай! Кагтит! Душит нас! Нэ дает нам сва-боды! Дышать нэ дает! Ты! Слышишь! Эта твая страна! Сука! Вал-чица!
– Это и твоя страна тоже, – выдохнула Алена, глядя ему в глаза.
– Мая?! Ни-кагда ана нэ будит ма-ей! – Руслан оттолкнул Алену от себя, и она упала спиной на диван. – Ни-кагда эти ваши люди, ка-торые нэнавидят сваих предкав, бьют сваих атцов и ма-терей, плюют в лицо тем, кто их па-ра-дил… нэ будут маими братьями! Вы всэ пра-дались! Давно! Для вас всэх главнае – дэнги! Дэнги… толька дэнги! И пра бога вашего вы все врете. Нэ верите вы в бога! Падложный он у вас! Пад-дельный! На-ри-сованный… на стенах храмав ваших! Церкви ваши как канфэтки… а в душах у вас бога нэт! Нэт! Нэ-э-э-э-эт!
У Алены было совсем белое лицо.
– Что ты мне предлагаешь?
Голос сухой, бледный, ровный, мертвый.
– Я?! Стать такой же вал-чицей! Стрэ-лять! Стрэ-лять в эту волчью рожу! В красную пасть! Стрэ-лять – и у-би-вать! Ты дал-жна ас-калить зубы! И стрэлять, стрэ-лять! Ты па-ни-маишь, что ты дал-жна защитить слабого?! Вот чи-ла-век убивает рэ-бенка – ты што, мима прайдешь?! Да?! Мима?! Или убьешь того, кто рэбенка убиваит?! А?! Што мал-чишь?! А?!
– Я убью того, кто убивает ребенка, – мертвыми губами сказала Алена.
– Пра-вильна!
Руслан махнул рукой и смахнул со стола бутылку. Она упала на пол с грохотом. Вино разлилось по полу. Лужа темной густой крови. Запахло сладко, приторно, будто разворошили улей с медом.
– Я зарычу, оскалю зубы и загрызу того, кто убивает ребенка.
Он не почувствовал иронии. Пнул пустую бутылку ногой.
– Жаль… ха-рошее вино. Но эта знак. Вино вылилась – эта ха-роший знак. Значит, пральется кровь. Жэртва будит принэсена. Ва имя.
– Во чье имя?
Алена смотрела на него огромными, пустыми глазами.
– Ва имя Аллаха. Все ва имя Аллаха. Все на зимле – ва имя Аллаха. – Он встал. Взял со стола горский нож. Вынул из чехла. Обнаженно, голо сверкнула сталь. Он поцеловал нож, приложил его ко лбу. – Клянусь Аллахам, я убью всэх вас. Всэх русских. Всэх, кто… – Он шумно выдохнул, как пьяный. – Кто у-би-ва-ит ма-их рад-ных. Мой народ. Мой.
– Все врешь! – крикнула Алена. Вскочила с дивана, будто кто ее плеткой огрел. – Ты! Гад! Все врешь! Это твой народ убивает мой народ! Причем за деньги! За деньги! Весь ваш поганый исламский мир помогает вам, слышишь! Платит вам!
Руслан размахнулся и крепко ударил Алену по щеке. Она не удержалась на ногах, плашмя упала на пол. Он поставил ногу в сапоге на ее грудь, на горло. Алена захрипела. Он видел ужас в ее глазах.
– Ище ад-но слова пра дэнги – и ты пэрэстанишь дышать.
Пнул ее. Отошел к окну. Закурил.
Она снизу, с пола, смотрела на его голову, парящую в завитках сизого, синего дыма.
– Ты же сама любишь дэнги, – сказал уже спокойнее. – Дэнги – эта то, што измэряет жизнь. Тваю жизнь, дура. Эта сан-ти-мэтр. Эта вэсы. Твая жизнь вэсит столька, сколька за нэе дают дэнег. – Помолчал. – Думай, дура. Я вэрбую тибя. Я дам тибе многа дэнег. Ты пад-пишишь кан-тракт. Будишь а-бэс-пэчена да кан-ца сваей вшивай жизни. Нэ бойся, тибя нэ убьют. Ты сама убьешь каго хочишь. – Хохотнул. Затянулся. Выпустил, как дракон из пасти, дым. – Я даю тибе врэмя па-думать. Хатя…
Подошел к ней, лежащей на полу. Подхватил под мышки. Поднял. Встряхнул.
– Хатя вал-чицы нэ могут думать. Ани могут толька кусаться. И все. Ну, укуси! Укуси!
Он подставил ей свою руку. Она смотрела на него, ее рот был чуть приоткрыт. Дышала тяжело.
– Кусай! Ну!
Она взяла его руку в зубы, как собака.
– Кусай!
«Сейчас возьмет со стола нож и всадит в меня».
