– Я столик заказала, – сказала Марина, выйдя из церкви. – Здесь недалеко, пять минут идти.
– Так что же мы стоим? Пошли, – отозвался Даниель.
– Я с вами никуда не пойду, – сказала Света и решительно звякнула ключами от машины.
– Почему? – удивленно вскинул глаза Даниель.
– У меня для этого есть, как минимум, две причины, – спокойно ответила Света. Было видно, что она заранее взвесила и обдумала каждое слово. – Во-первых, я не хочу поминать Фридриха в компании его убийцы.
– Что ты имеешь в виду? – вздрогнула Марина, нервно поправив на носу дорогие темные очки.
– Ты прекрасно знаешь что, – отчеканила Света, глядя прямо в черноту стекол. Марининых глаз не было видно, но выражение ее лица выдавало растерянность.
– Ничего не понимаю, – неуверенно пробормотала Марина. – Объясни.
– Я не стану унижаться до объяснений. Скажу только – я знаю, что в ночь, когда умер Федя, ты была дома. Он не в больницу звонил, а мне, и я слышала твой голос.
– Не придумывай! – затараторила Марина. – У меня билет в Мюнхен сохранился.
– Прекрати. – Света выставила вперед руку, как бы пытаясь тем самым оградить себя от вранья. – Ты не в зале суда. А вторая причина, – теперь Света повернулась лицом к Даниелю, – я уезжаю в Москву.
– В Москву? Когда? Зачем? – удивился Даниэль. – А как же Маша?
– Завтра. А у Маши есть отец. Она останется с тобой. Я с удовольствием взяла бы ее в Москву, но у нее школа.
– Я не смогу ею заниматься, – запротестовал Даниель. – Я работаю. Мне наверняка придется уехать.
– Не волнуйся, – успокоила мужа Света. – Я договорилась с Маргаритой, она у нас поживет.
– Что? Без моего согласия? Я не останусь с этой сумасшедшей!
– Ну тогда придумай сам что-нибудь. Можешь поселить у себя Марину, если не боишься.
– Постой-постой, – попытался успокоиться Даниель. – Зачем тебе в Москву?
Но Света была уже далеко.
– Извини, пожалуйста, я не могу остаться, – обратился Даниель к Марине. – Сама видишь. – Торопливо пожав ей руку, он бросился догонять Свету.
– Я все понимаю, – вздохнула Марина. – Безвольный ты человек. Смотри, потом жалеть будешь.
Марина осталась у церкви одна. Теперь, когда все разошлись, ей стало ясно, что Света поймала ее за руку, и это было чрезвычайно неприятно. Нет, она не боялась, что Света побежит в полицию, для этого у нее не было доказательств, но чувство вины, которое она так надежно прятала на самом донышке души, не выпуская наружу, теперь стало заявлять о себе. Марина не собиралась убивать Федю. Нет, ей бы такое даже в голову не пришло. Все случилось само по себе. Во всяком случае, Марина сумела себя в этом убедить.
Когда у Феди начался очередной приступ, Марина как всегда бросилась к шкафчику, в котором хранились медикаменты. Но лекарства на месте не оказалось.
– Не понимаю, – испуганно бормотала Марина, продолжая шарить по полкам, – у меня же оставалась еще одна ампула…
Федя бился в судорогах в другой комнате с зажатой между зубами салфеткой. На этот раз приступ был особенно жестокий. Вообще после смерти матери эпилептические припадки стали повторяться чаще. Федя ослаб, стал совсем беспомощным. Марина честно несла вахту у постели больного, механически выполняя функции сиделки и мужественно подавляя в себе отвращение к мужу. Бесконечная череда бессонных ночей и неусыпное бдение, к которому безмолвно, но очень настойчиво призывал больной, сказались на нервах. В ней не осталось ни жалости, ни милосердия, одна лишь тупая агрессия. Федя, как упрямая, неистребимая инфекция, день за днем разрушал ее жизнь, от которой и без того осталось немного. Марина попыталась пристроить Фридриха в дом инвалидов. Казалось, все идет хорошо: и место было найдено, и документы оформлены – и вдруг неожиданным препятствием оказалось наследство, полученное после смерти свекрови. Благодаря крупной сумме, вырученной от продажи дома, семья Хильденбрандов перешла из категории неимущих, где все заботы о больном берет на себя государство, в класс зажиточных. Марине предложили большую часть расходов по содержанию мужа взять на себя, и хотя заведение было самое плохонькое, расходы оказались непомерно большими. А значит в кратчайшие сроки грозили полностью поглотить все наследство.
«Сама справлюсь», – решила Марина и привычно потащила воз невзгод дальше. Сначала безмолвно, как привыкла, потом все больше и больше негодуя и сгибаясь под тяжестью несправедливой, бессмысленной ноши.
Последний приступ привел Марину в полное смятение. Она еще не успела оправиться от предыдущей бессонной ночи и как раз собиралась прилечь, как вдруг из соседней комнаты услышала пугающие звуки. Взяв себя в руки, она вошла в комнату, вытерла с губ мужа отвратительную белую накипь, похожую на неплотно взбитый белок, раздвинула зубы, вложила свернутую жгутом салфетку и побежала за лекарством. Минут пять она с маниакальным упорством переставляла предметы в аптечке, приговаривая: «Да где же эта чертова ампула? Куда я ее сунула?» Наконец, окончательно убедившись в тщетности поисков, она махнула рукой, вместо того чтобы вызвать врача, завалилась на диван и неожиданно для себя уснула. Марина очнулась далеко за полночь. За стеной слышались невнятные звуки.
– Чтоб тебе пусто было! – пробормотала она, выбравшись из-под пледа. – Чего шебуршится? Спал бы уже спокойно. – Она открыла дверь в спальню.
Фридрих прильнул к телефону с видом заговорщика и шептал в трубку что-то невнятное.
– Ты чего тут делаешь? – рявкнула Марина.
Увидев недовольное, посеревшее от усталости лицо жены, Фридрих с грохотом отшвырнул телефонную трубку и испуганно полез под одеяло.
– Ты кому звонил? – Марина сдернула мужа. – А?
– Сделай мне укол, Ängelchen, – умоляюще простонал Фридрих.
– Нету лекарства, кончилось, – зловеще прошептала Марина.
– Вызови врача…
– Будет тебе врач. Завтра. А теперь спи. И чтобы я больше звука не слышала! Понял?
Марина в бешенстве хлопнула дверью. Выпустив на волю долго сдерживаемое раздражение, она больше не могла совладать с собой. Ее била дрожь. Марина не испытывала ничего, кроме жгучего отвращения и ненависти к полуживому беспомощному Фридриху. Если бы не страх наказания, она, наверное, могла бы убить его. Задушить подушкой, или что-нибудь в этом роде. Где-то на самой периферии ее помутившегося сознания еще тлела спасительным огоньком мысль, что с ней, Мариной, творится что-то неладное, и эта мысль, как угасающий луч прожектора, фрагментами освещала страшное Федино лицо с черными губами, обведенными широкой бледной полосой. Его бессмысленные, как синие ледышки, глаза и прерывистое дыхание.
«Надо что-то делать», – подумала Марина и, как под натиском чужой воли, опять провалилась в тяжелый сон.
Наутро она проснулась с ясной головой и просветленным рассудком. Мгновенно вспомнив события прошедшей ночи, как ошпаренная, вскочила с дивана и, на ходу отыскивая голыми ногами тапки, бросилась в другую комнату. В это короткое мгновение, длиной всего в пару шагов, она успела понять, что такое глубокое, страшное раскаяние.
