– Знаешь, – продолжаю, – есть люди, которые держат в клетках крыс разных, хомячков, шиншилл. Убирают вальеры: чистят прутья, меняют подстилку, моют кормушки и поилки. Даже купают всю эту зоологию, представь себе… Для чего они это делают, как думаешь?
– Вы меня за этим вызывали? Хомячков хотите разводить?
– Я узнать хочу, почему в твоих палатах помойка! Ты что, во время обхода не видишь, что постельное бельё у больных – грязное, на полу – мусор. Ноги к полу прилипают… Почему прилипают, знаешь?
– Не замечал.
– А ты бы в палаты почаще заходил! Массу интересного можно увидеть. Тебе что, сложно призвать санитарку, сестру-хозяйку, старшую сестру и сказать, что не будешь делать обход, пока порядок в палате не наведут?! Больных трудно призвать к порядку? Чтобы все эти банки-склянки, посуду немытую выносили. Тумбочки в порядке содержали! Больные в чистоте быстрее выздоравливают!
– В мои функциональные обязанности не входит следить за чистотой!
– В твои обязанности входит лечить больных и, желательно, – излечивать их. Я понимаю, что в американских учебниках ничего о влиянии чистоты на выздоровление нейрохирургических больных нет, но это не повод превращать отделение в помойку. Ты, наверное, не замечал, но бывает так: больного прооперировали. Ему больно: стонет, кряхтит, ходит с трудом. Но, встав с кровати и направляясь в сортир, постель, хоть чуть-чуть да встряхнет, прикроет, застелет. Мусор прихватит и выбросит. Тарелку немытую в буфет отнесет. Так вот: такой больной выздоравливает гораздо быстрее, чем такой же больной, но неряха! А ты говоришь – не следить за чистотой!
Еще: у тебя больной Садальский третий день не бреется…
– Это его личное дело!
– И твое тоже! Может быть, к нему родственники не ходят. Некому бритву принести. Значит, будут проблемы с выпиской! За его лечением никто после выписки следить не будет. И пойдут все наши труды прахом! А может быть, он не бреется потому, что у него после операции появилась слабость или неловкость в правой руке? В ложе удаленной опухоли набежала кровь и давит на мозг. Не проверял? Или у него послеоперационная депрессия и не до бритья ему?! Мы его лечим-лечим, а он пойдет и повесится в сортире! Да и выздоравливают депрессивные плохо: неактивны. ЛФК, прогулки, занятия с логопедами – игнорируют…
Это только о небритости! А сколько там еще… Ладно, иди. Садальского посмотри. Если надо – повтори компьютерную томографию. Кстати, о тарелках. Если уж берете еду в больничном буфете, то хоть грязную посуду из ординаторской уносите потом. Сколько говорить вам об этом можно! Ей-богу, найму какую ни есть хирургессу, чтобы убирала за вами!
Ушел. Обиделся. Всем будет жаловаться, что я его тарелкой больничного супа попрекнул!
Anamnesis vitae
Красочно расписывать родителям тяжесть состояния ребенка и плохой прогноз – не стоит. Однажды, очень давно, я так вот рассказал все деревенской мамке. У ее мальчика была медуллобластома
[29]
головного мозга. Мамашка заплакала, взяла направление на госпитализацию и… исчезла!
Связались с районной больницей, направившей к нам этого мальчика. На краснокрестном «уазике» привезли эту парочку снова к нам.
«Что ж вы, мамаша?!» – напустились мы на женщину. Оказалось, что поняла она меня так, что бесполезно уже что-либо делать, и увезла ребенка умирать в родные края.
«У каждого врача есть свое кладбище»
I
Доктор-реаниматолог Петя Ботов не любил тратить время на медицинские дискуссии. Своих оппонентов Петя затыкал очень просто: не вдаваясь в цифры, факты и прочие высоконаучные эмпиреи, брал противника за пуговицу и спрашивал: «У тебя какая категория?» И если называлась первая категория и ниже, то Петя доброжелательно говорил: «А у меня – высшая! Так что отдзынь и не отсвечивай, пацан!»
Если оппонент обладал высшей категорией, то Петя интересовался, кандидат ли он медицинских наук? Сам Петя давно защитил кандидатскую и писал докторскую.
С состоявшимися докторами медицинских наук Петя не спорил, так как считал их оторвавшимися от жизни недоумками.
И вот этот Петя, шутник и забияка, – умер. Смерть произошла так.
Отработал Петя суточное субботнее дежурство. Забрал десятилетнего сына у бывшей супруги (Петя был разведен и по суду только в воскресенье мог видеться с сыном). Поехали они на троллейбусе домой. Петя оплатил проезд, сел поудобнее и задремал. Но когда подошло время выходить, выяснилось, что Петя не дремлет, а умер.
Добрые люди за руки за ноги вытащили мертвого доктора на улицу и уложили в сугроб. На тот же сугроб, повыше, установили Петиного сына, как плачущий памятник. После этого троллейбус уехал. Часа через два милиция приметили зареванного мальчишку рядом с неправильно лежащим на тротуаре мужчиной. Менты вызвали «скорую», и Петю отвезли в морг. Видимо, так она и должна выглядеть – достойная смерть врача с двадцатилетним стажем.
Похороны взяла на себя больница. Бывшая жена на похороны не пришла. Старшая Петина дочь учится в Англии. Будем считать это уважительной причиной её отсутствия на кладбище.
Стали закапывать Петю в мерзлую землю.
– Что ж вы землю пополам со снегом сыплете! – зашумела на могильщиков толстая анестезистка Лера.
– Не бзди, тетка! – весело гоготнул золотозубый работяга. – Мы – не вы! У нас всегда абгемахт! Нашу работу никто не переделывает – назад не выкапывают!
Постояли мы немного над печальным холмиком, заваленным дурацкими венками, и потопали, утопая по колени в снегу, к заказным автобусам – предстояли поминки. Пробираясь между заснеженных могил, я догнал Андрея Андреевича.
Андрей для нашей больницы – как Пушкин для России: всё.
Вся хирургия области началась с него. Лет ему – 96. Двигается с трудом, руки – трясутся, но голова работает отлично: всё помнит, в курсе всех медицинских новинок, говорит на четырех языках. Долголетие свое объясняет тем, что сидел в лагерях до войны, воевал и опять сидел после войны. «Свежий воздух, низкокалорийное питание – с этим в лагерях и на войне проблем не было», – говорит Андрей Андреевич. За толстыми стеклами очков – голубые, беспомощные глаза. Но это – иллюзия: Андрей – свирепый тиран.
Пошли мы рядом.
– Плохая Петьке земля досталась! – сказал старик. – Говорят: «чернозем, чернозем»… Грязь! Я здесь, чуть повыше, участок присмотрел. Там сухо и песочек – легкая земля. Пойдем, покажу. Чтоб знал! А то закопаете в болоте. Вас ведь сколько ни учи – всё по-своему сделать норовите.
Перспектива того, что собственные похороны пройдут не под его руководством, Андрея Андреевича явно угнетала.
Вместе выбрались на расчищенную от снега «парадную» аллею кладбища. И сразу наткнулись на помпезный памятник из гранита с оградой из якорных цепей. С овальной фотографии смотрел на нас мордастый мужик с бульдожьим прикусом.
