От одежды над обогревателем заклубился пар.
– Сигарету можно? – спросила Маша.
– Не вопрос, – протягивая пачку, сказал Смирнов. – Охраны там много? – негромко спросил он, щелкая зажигалкой.
– Где?
– На самой базе.
– Не знаю, наверное, много.
– Сколько человек?
– Может, человек тридцать. Но там даже те, кто в химлаборатории работают, с оружием ходят. Посторонний заехать туда не сможет, хотя я точно не знаю, – передернула плечами Пирогова, – как там и что. Я через проволоку лезла, как они меня не заметили, не понимаю. Видела, прошел охранник, подождала немного – и ползком в канаву, а потом пробралась под колючкой, побежала к лесу.
– Смелая ты девушка.
– А что мне оставалось, сгнить в подземелье? Я уже все передумала, я была готова умереть. Они насилуют девчонок, каждый, кто захочет. Им отказать нельзя – бьют резиновыми палками. Вообще, они нас за людей не считают, относятся хуже, чем к собакам. А псы у них – немецкие овчарки, огромные, злющие. Если такая поймает, разорвет на части.
– А где ты так плавать научилась?
– Я плаванием занималась пять лет, в бассейн ходила. Если бы вода не такая холодная была, я бы могла километров пять плыть, а так ногу сводить начало, да и силы кончились. Не кормили, сволочи, совсем! Думала, утону, ну и черт с ним! А потом злость в душе поднялась, не доставлю гадам удовольствие. Тебя как увидела, испугалась, думала, один из них.
– Я это понял, – произнес Смирнов, – потому и боялся тебя испугать, – он забрал окурок, погасил его в пепельнице.
В два часа ночи в коридоре раздался топот.
– Прячься! – приказал Смирнов. Маша забралась под кровать.
– Шеф! Шеф! – услышал Смирнов испуганный голос одного из водителей. – Там Петраков кончается!
– Что значит «кончается»!? – имитируя заспанный голос, пробурчал Смирнов. – Сейчас иду.
Петраков лежал на кровати бледный как полотно, держась руками за живот:
– Семен Семеныч, помираю я, – сказал бывший десантник, слабо шевеля губами, – так скрутило, что шевельнуться не могу.
– Дайте ему активированного угля.
– Уже весь уголь сожрал, – сказали водители. – Может, ему водки или чая крепкого? В больницу его отправить надо.
«Какая к черту больница, – подумал Семен Семенович, – этого только не хватало! Рыбчинскому позвонить, что ли?»
Рыбчинский водителями не распоряжался. Дело Рыбчинского – загрузить, проводить, встретить, а водители – они люди Смирнова, и за них в ответе он.
– В четыре трогаем, мужики. До границы бы дотянуть, а там разберемся. Майор встретит, в Бресте Петракова в больницу определит.
– Может, его к тому времени отпустит?
– Может, отпустит, – слабым голосом говорил Петраков, вытирая тыльной стороной ладони холодный пот с бледного лица.
– Говорили тебе, не жри столько грибов!
– Не буду больше, не напоминай, – ответил Петраков. – Ложитесь спать, отдыхайте, мужики, не обращайте на меня внимания, – Петраков сбросил ноги с кровати и тут же, резко подхватившись, зажимая руками рот, побежал в туалет.
– Вот, сволочь, – сказал один из водителей, – жрал не в себя, вот и расплачивается теперь.
– Но вы как, вы же тоже грибы ели?
– Нормально, шеф, – сказали водители. – Выспаться, гад, не дает.
Умывшись, Петраков вышел из туалета и, держась за стену, двинулся к кровати.
– Этого только не хватало! – пробурчал Семен Семенович, возвращаясь в свою комнату. – Вылезай, – бросил он.
Маша вылезла.
– Одевайся, я тебя сейчас в машину отведу, спрячу.
Маша быстро переоделась в сухую одежду. Смирнов открыл окно.
– Вылезай на улицу, – сказал он девушке, – следом за мной.
Смирнов выпрыгнул первым, помог выбраться Маше. Она была на удивление легкой, как ребенок. «Кожа да кости, – подумал Смирнов, – как из концлагеря убежала. Вот, сволочи, рабов держат!»
Они прокрались вокруг дома, прячась в кустах. Собачьего лая уже слышно не было, хотя на той стороне водохранилища еще мелькали огни фонариков и прожекторов, ощупывающих берег.
– Скорее всего, решили, что ты утонула, – прошептал Смирнов.
– Не дождутся, гады, вот вам! – и Маша, скрутив фигу, ткнула ею в сторону бывшей военной базы.
Смирнов поднял заднюю дверцу:
– Забирайся. Тут сидеть не очень удобно, но все же лучше, чем под кроватью. Немного потрясет, у джипа подвеска жесткая.
– После будки и их подвалов мне уже все равно, больше синяков не станет.
Маша забралась в багажный отсек, прикрылась бушлатом. Глаза ее блестели.
Смирнов задернул штору:
– Лежи и не шевелись, даже не дыши, особенно если остановимся.
– А если найдут? – с мольбой в голосе спросила Маша.
– Будем отвечать вместе. Ты же слышала, Рыбчинский меня предупредил.
– Чтоб он сдох! Если поймают, скажи, что ты меня сдавать вез.
– Это уж не твоя, девочка, забота. Я придумаю, что сказать и как ответить. Тебя не выдам, – пообещал он Маше, – скажу, что сама в машину забралась.
– Договорились.
– Лежи тихо. Можешь еще поспать часок.
– Я так и сделаю, – Маша свернулась калачиком.
Смирнов бесшумно закрыл дверцу, вернулся в дом через окно, закрыл его, осмотрел комнату. В пепельнице были окурки. Он убрал все, что могло привлечь внимание, даже заглянул под кровать. «Странно, я привык, что женские окурки всегда перепачканы помадой, а они абсолютно чистые, правда, выкурены до самого фильтра. Так курят только зеки да солдаты». Он бросил окурки в унитаз и спустил воду. Оделся, забросил на плечо сумку, пошел к водителям. Те уже собирались, кое-кто пил чай.
– Шеф, чайку?
– С удовольствием, – сказал Смирнов.
В его кружке уже был заварен чай. Он вынул из нее пакетики, и, неся ее в руке перед собой, зашел в комнату, где на кровати корчился Петраков.
– Ну, как ты, десантник, концы не отдал?
– Не дождетесь! Хотя так плохо, дальше некуда.
– До границы дотянешь?
– Дотяну, постараюсь. Я же десантник, а не сучий хвост.
– Это точно, десантник. Мужики, давайте по машинам! Выезжаем на трассу, нас там уже, наверное, ждут.
Свою сумку Смирнов положил за заднее сиденье прямо на шторку.
– Осторожно, у меня здесь бьющиеся вещички, – никто не стал уточнять, что там – бутылки, рюмки, лампочки. – Сувениры везу.
