Остров был теперь ближе, но шаттл несло мимо него. Окружавшие остров рифы и песчаные банки находились от Хорзы километрах в двух. Хорза выругал себя – нечего было так долго спать, – выбрался из скафандра (проку от него теперь не было – только выбросить прочь) и оставил его на корпусе шаттла, находившемся почти вровень с морем. Хорза был голоден, в животе у него урчало, но он чувствовал, что вполне может пуститься вплавь. По его прикидке, проплыть предстояло километра три. Он нырнул и принялся сильно грести. Правая нога болела там, куда попал лазер Ламма, а тело местами все еще ныло, но Хорза чувствовал, что задача ему по плечу. Он знал, что она по плечу.
Проплыв несколько минут, он оглянулся. Скафандр был виден, шаттл – нет. Пустой скафандр напоминал сброшенный кокон какого-то испытавшего метаморфоз животного; раскрытый и полый, он едва возвышался над поверхностью океана. Хорза повернулся и поплыл дальше.
Остров приближался, хотя и очень медленно. Вода поначалу была теплой, но теперь, казалось, похолодела, и болячки на теле давали знать о себе. Он выключил их, перестал ощущать, но тем не менее сознавал, что скорость его падает; пожалуй, он стартовал слишком резво. Он остановился, гребя на месте, потом, глотнув теплой пресной воды, пустился дальше в направлении сероватой башни островка, видневшегося вдалеке. Теперь он греб более неторопливо и размеренно.
Он говорил себе, что ему крупно повезло. При падении шаттла он остался цел, хотя и получил немало болезненных ушибов; они, как шумные родственники, запертые в дальней комнате, теперь отвлекали его, мешали сосредоточиться. Теплая вода явно холодала, но была пресной, и Хорза мог пить ее, а потому обезвоживание ему не грозило. Правда, в голову вдруг пришла мысль, что, будь вода соленой, плавучесть его увеличилась бы.
Он продолжал плыть. Он должен был бы преодолеть такое расстояние без труда, но чувствовал, что с каждой минутой устает все больше. Он перестал думать об этом и сосредоточился на движении. Медленные, размеренные махи руками и ногами продвигали его вперед – вот он на гребне волны, вот перекатился через него, вот пошел вниз, вверх, перекат, вниз.
«На собственной энергии, – сказал он себе. – На собственной энергии».
Гора на острове увеличивалась очень медленно. У Хорзы возникло такое чувство, что он строит ее, – словно усилия, требовавшиеся, чтобы она казалась ему больше, были равны усилиям по ее возведению, по складыванию ее собственными руками, камень за камнем…
Два километра. Один километр.
Солнце поднималось все выше.
Наконец он добрался до внешних рифов и мелей, прошел их в какой-то прострации, перебрался на мелководье.
Море боли. Океан изнеможения.
Он плыл к берегу через веер волн и бурунов, образуемых рифами, которые он только что миновал…
… и чувствовал себя так, будто и не снимал скафандра, который задеревенел от ржавчины или от возраста, а может, был наполнен водой или мокрым песком – он тащил, тянул, обездвиживал его.
Он слышал, как волны набегают на берег, а когда поднял взгляд, то увидел там людей – худощавых, темнокожих людей, одетых в тряпье: они стояли вокруг палаток и костров или бродили между них. Некоторые шли по воде перед Хорзой с корзинами, большими открытыми корзинами, и клали туда что-то, поднимая из воды.
Они не видели Хорзу, и он продолжал плыть, медленно двигая руками и слабо отталкиваясь ногами.
Люди, собиравшие в море свой урожай, казалось, не замечали его. Они шли по мелководью, время от времени нагибались и выковыривали что-то из песка, глаза их бегали, разглядывали, шныряли и искали, но лишь на небольшом расстоянии; Хорзу эти люди не видели. Его гребки замедлились и перешли в судорожные, слабеющие движения – он теперь словно полз. Руки над водой поднимать уже не удавалось, ноги совсем обездвижели…
Потом за шумом прибоя он, словно во сне, услышал недалеко от себя крики нескольких человек, приближающиеся к нему всплески. Он все еще плыл из последних сил, когда очередная волна подняла его и он увидел несколько тощих людей в набедренных повязках и рваных накидках, которые шли к нему по воде.
Они помогли Хорзе преодолеть последние метры – через волны прибоя, по прогретому солнцем мелководью – и выйти на золотистый песок. Хорза лежал на берегу, а тощие, изможденные люди собрались вокруг него. Они тихо разговаривали между собой на языке, которого он никогда прежде не слышал. Он попытался шевельнуться, но не смог. Мышцы его стали как тряпки.
– Привет, – выдавил он.
Потом повторил это слово на всех известных ему языках, но безрезультатно. Он вглядывался в лица людей вокруг себя. Да, перед ним были гуманоиды, но это понятие охватывало столько самых разных видов по всей галактике, что постоянно шли споры о том, кого относить к гуманоидам, а кого нет. Как и во многих других вопросах, общее мнение на этот счет было весьма близко к понятиям, имевшимся у Культуры. Культура принимала закон (вот только никаких законов у Культуры, конечно, не было), дающий определение гуманоида, или устанавливающий, насколько разумен тот или иной вид (в то же время давалось понять, что разумность сама по себе не много и значит), или определяющий, сколько должен жить человек (конечно, весьма приблизительно), и люди, не споря, принимали эти положения, потому что все верили пропаганде Культуры, верили в справедливость Культуры, в ее непредвзятость, незаинтересованность, в ее стремление только к абсолютной истине, и т. п.
Эти люди – действительно ли они относились к гуманоидам? Ростом они были приблизительно с Хорзу и, видимо, имели такую же костную структуру, зеркальную симметрию и дыхательную систему, а на их лицах (при всех различиях) мутатор различал глаза, рот, нос и уши.
Но они казались тоньше, чем следовало бы, а их кожа (независимо от оттенка) имела какой-то болезненный вид.
Хорза лежал неподвижно. Тело его опять налилось тяжестью, но по крайней мере теперь он был на суше. Правда, судя по телам людей, его окружавших, не похоже, чтобы на острове было вдоволь еды. Хорза решил, что именно поэтому они такие худые. Он с трудом поднял голову и попытался через частокол худых ног разглядеть шаттл, который видел раньше. Он увидел верхушку аппарата над одним из больших каноэ, вытащенных на берег. Задние двери шаттла были открыты.
Подул ветерок, и Хорза почувствовал какой-то запах, от которого к горлу подступила тошнота. Он снова в изнеможении уронил голову на песок.
Потом разговоры среди окружавших его прекратились – люди с тощими телами, загорелые или темнокожие, потоптавшись, повернулись лицом к берегу. Между ними образовалось свободное пространство, как раз над головой Хорзы, но он, как ни пытался, не мог ни поднять голову, ни опереться на локоть, чтобы увидеть, кто или что приближается к ним. Он просто лежал и ждал; потом люди справа от него подались назад, и с этой стороны появились, шествуя гуськом, восемь человек: в левой руке каждый держал длинный шест, а правая была протянута в сторону для равновесия. Это были те самые носилки, что днем ранее уносили в джунгли на глазах у Хорзы, когда шаттл с «ТЧВ» пролетал над островом. Он глядел во все глаза, пытаясь увидеть, что же такое несут. Два ряда носильщиков остановились и, развернув носилки, поставили их перед Хорзой. Потом все шестнадцать сели на землю с усталым видом. Хорза посмотрел на носилки.
