Оливия села и неожиданно смутилась. Было как-то неловко говорить с ним вне стен его спальни или не на прогулке. Она должна притвориться, что у них просто дружеские отношения. Какая-то глупая, порочная часть ее существа сгорала от желания сесть ему на колени и звучно поцеловать его в щеку. Но в любую минуту сюда мог войти слуга или еще кто-нибудь, и Оливия просто не могла позволить себе такого позора. Тем более в доме своего зятя.
— Вы тоже сегодня проспали, — донесся до нее низкий бархатный голос Макса.
— Да, и мне доложили, что мужчины уже уехали на охоту.
— Увы. Я проснулся поздно и обнаружил, что они уехали без меня.
Оливия положила еду на тарелку и села напротив Макса. Слуга налил ей какао.
— А мои сестры ушли с визитом к леди Фенвик.
— Значит, остались только вы и я. — Макс сложил газету и улыбнулся.
В этом кажущемся таким невинным заявлении таилось столько греха, что у нее по спине пробежали мурашки.
— Может, я заинтересую вас предложением отправиться после завтрака на прогулку, милорд.
Макс кивнул со смешком, словно говоря: «У меня были другие планы… но полагаю, прогулка тоже сойдет».
Потом они долго просто молча сидели и смотрели друг на друга. Если бы кто-нибудь в этот момент вошел, он мог бы сразу заметить их одурманенное состояние.
Оливия оторвала взгляд первой, заметив, что вернулся слуга, чтобы убрать ненужные тарелки.
— Скажите мне, милорд, — произнесла она наконец, — где в Англии прошло ваше детство?
— Недалеко отсюда, в Гемпшире. Здесь расположено Форест-Корнер, имение моего дяди.
— Стало быть, ваше детство прошло там?
— После смерти моей матери отец проводил много времени в доме дяди. Там же жили мои кузены. Сюда я возвращался на каникулы, когда учился в Итоне.
— Это был не дом, — пробормотала Оливия, — а место, куда можно было приехать.
— Не дом, — согласился Макс. — Форест-Корнер — это огромное холодное место. Его каждый день скребут и чистят, пока он не заблестит. Он был совершенно не похож на дом, каким был при жизни моей матери, или на дом Стрэтфорда. Каждая тщательно подобранная деталь была предназначена для эстетического наслаждения, а не для комфорта.
— Да, это действительно звучит холодно. И все же когда-нибудь это место будет принадлежать вам, не так ли?
— Полагаю, что да.
— Но вы сказали, что у вас есть кузены. Или это все девочки?
— Нет. У моего дяди были два сына и одна дочь, но все они умерли в один год от инфлюэнцы. Старшему было двенадцать, младшему — шесть. Их мать тоже заболела. Той осенью я был в Итоне, а когда приехал в Форест-Корнер на зимние каникулы, их уже всех не было.
— Ужас какой!
— Да. — Лицо Макса опечалилось. Он взял обеими ладонями свою чашку с кофе. — Это было давно… но мои кузены были в детстве моими лучшими друзьями. Мне очень жаль, что их уже нет.
— Я вас понимаю, Макс.
Сколько же у него в жизни было потерь, подумала Оливия. Но все же остался хотя бы один родственник.
— А что ваш дядя? Он взял вас под свое крыло после того, что произошло?
Макс покачал головой:
Ничего подобного. Он никогда не верил, что я смогу быть таким же хорошим герцогом Уэйкфилдом, как Чарльз или Генри. Однажды он сказал мне, что лучше бы умер я, а не его сыновья.
Оливию передернуло, но Макс лишь пожал плечами.
— Я его не виню. Он потерял двух сыновей, дочь, жену… А мне не нужен был герцогский титул, и я не готов быть герцогом. А Чарльз и Генри были его наследниками и воспитывались согласно их статусу.
Оливия кивнула.
— Мой дядя был в Лондоне, когда они заболели, — продолжал Макс. — Он был в городе с моим отцом и их любовницей.
— Их любовницей? — переспросила Оливия, не поверив своим ушам.
Макс кивнул и допил кофе.
— Да. Я говорил вам, что у них почти все было общее, не так ли?
Оливия смотрела на него в ужасе.
— Когда мне было девятнадцать, — тихо произнес Макс, — я призвал своего дядю к ответу — за это и за многие другие преступления против своей семьи, когда они еще все были живы. С тех пор мы не разговариваем.
— О Макс! Мне так жаль. Это трагическая история. — С трагическим концом.
— Это было давно — почти двадцать лет тому назад. С тех пор не все было так плохо.
— Мне кажется, что жизнь на самом деле обошлась с тобой не так сурово, — выпалила Оливия, не подумав, и тут же залилась краской. До нее дошло, что не только эти слова были неуместны, но она к тому же назвала его по имени. И это в присутствии стоявшего в дверях слуги!
— Не хотите ли объяснить, что вы имели в виду? протянул Макс.
Она метнула взгляд на слугу, который смотрел прямо перед собой. Потом, чуть прищурившись, ответила:
— Вы рассказывали мне, что провели много счастливых лет в Лондоне, занимаясь… — Занимаясь чем? Оливия небрежно махнула рукой. — Ну тем, чем обычно занимаются мужчины.
— Мм. Именно так, мисс Донован.
Она опустила глаза в тарелку. Тост был давно съеден. Какао выпито. Положив салфетку на стол, она встала. Макс тоже поднялся.
— Прошу извинить меня, милорд. Я пойду наверх и оденусь, чтобы выйти на прогулку. — Оливия заранее попросила Смитсон приготовить ванну, пока будет завтракать. Она быстро примет ванну и оденется, чтобы Максу не пришлось долго ждать.
Строго взглянув на Оливию, он спросил с убийственной вежливостью:
— Разрешите мне проводить вас наверх, мисс Донован?
Сама идея, что он будет «сопровождать ее наверх» в ее спальню, вогнала ее в краску. Но Макс обошел стол и предложил Оливии руку, а когда она оперлась на нее, прижал ее к себе крепче, чем того требовала вежливость, и Оливия почувствовала, что Макс трясется от смеха. Когда они вышли из столовой, она бросила на него взгляд, обещающий возмездие.
В коридоре Макс уже перестал сдерживаться и расхохотался, затем наклонился и прошептал ей на ухо:
— Я тебя обожаю, Оливия.
— А ты несносен, — чопорно произнесла она, хотя сама еле удерживалась от смеха.
— А что ты имела в виду, когда сказала, что жизнь обошлась со мной не так уж сурово?
— Ты прекрасно знаешь, что я имела в виду, — прошипела Оливия, когда они уже начали подниматься по лестнице. Я, конечно, имела в виду твою невероятную красоту.
— Я рад, что ты так считаешь. — Макс бросил на нее лукавый взгляд. И ей с большим усилием пришлось сдержаться, чтобы не прижаться губами к этим ямочкам на щеках и стереть с его лица это самодовольное выражение. Оливии хотелось, чтобы оно сменилось похотью.
