Она отключила телефон и сообразила, что он даже не спросил ее – а где сейчас находится она. Что ж, к этому, наверное, нужно привыкнуть. Главным во всем должен быть он.
Официантка убрала пустую миску и вопросительно посмотрела на Лену.
– Принесите мартини.
Китаянка сделала вид, что нисколько не удивилась. Ох, уж эти русские! Совсем не умеют ни есть, ни пить. Но мартини принесла с удовольствием – это был почти самый дорогой напиток в их баре.
В бокале лежала деревянная игла с наколотыми вишенками, как длинная зубочистка. Лена представила себя в длинном черном платье без рукавов и в перчатках выше локтей, как у Одри Хепберн. Вот она сидит с длинной сигаретой в драгоценном мундштуке, а двое мужчин в смокингах, конечно, один из них Валерий, а другой – Серж, наперегонки склоняются над ней и подносят ей огонь, чтобы прикурить. Потом она идет танцевать и по очереди танцует с обоими… А они за ее спиной ревниво кидают друг на друга яростные взгляды…
Лена вздохнула и тут же вспомнила их с мамой маленькую московскую кухню. А она еще, как дура, сюда эти чертовы «Мишки» везла… Ей вспоминалась комната Мари, собака, сама ее тетка в сегодняшнем белом плаще и вчерашнем светло-голубом костюме… Нет, положа руку на сердце, Мари невозможно было в чем-то упрекнуть.
Лена рассматривала счет, когда ее внимание привлек звук машины через дорогу. Она взглянула в окно и обмерла: у входа в гостиницу затормозил синий автомобиль Сержа Валли.
Зачем он вернулся? Неужели что-то случилось в дороге? Ей представилось, что на обратном пути они попали в аварию, что Валерий разбился и сейчас находится в больнице или даже… Господи, боже мой!
Тут она вспомнила, что буквально минуту назад разговаривала с Валерием по телефону.
Забыв и про свои далеко не новые туфли, и про уставшие ноги, Лена помчалась через дорогу в гостиницу. Маленькая китаянка, покачивая круглой головой, подсчитывала чаевые. Когда Лена влетела в отель, Серж Валли стоял у стойки регистрации. Она увидела его со спины и подумала, что он приехал за ней, чтобы отвезти ее в их общую с Валерием компанию. Правда, ей показалось странным, что Валерий только что ей об этом не сказал.
– Вон мадмуазель, которую вы ищете, – легким кивком показал на нее администратор за стойкой. Валли повернулся. Лена смотрела на него распахнутыми глазами. Губы ее слегка приоткрылись.
Серж Валли был человеком на натуре добрым. Он достаточно разбирался в жизни, чтобы без объяснений понять, кто из двух дам в первую очередь интересует его русского коллегу. Мари была интересной женщиной, он мог бы спокойно разделить с Валерием его вкус. Но Лена, смешливая наивная Лена с ее почти детской задорностью, с которой она перечисляла французских знаменитостей, и удивила, и рассмешила, и в конечном счете покорила его. За те два часа, пока Лена рыдала на своей постели, мочила ноги в ванне и ужинала, он успел отвезти Валерия назад, к его товарищам, и, сославшись на неотложные дела, отказался принять участие в дружеском застолье, куда его настойчиво приглашали.
Он, как и Лена, вдруг почувствовал в происходящем некую двойственность. Он уважал Валерия как летчика, но ему вдруг стало жаль его невесту. Он представил, что делает Лена, оставшись одна. Он угадал и ее голод, и слезы. Он почувствовал ее одиночество и ее неуверенность в незнакомом городе, несмотря на всю ее любовь и восхищение Парижем, и решил снова ее увидеть. К тому же русское застолье его не прельщало. В прошлый раз он уже наблюдал и разговоры за столом в облаках табачного дыма, и русскую грусть, и русское веселье, и песни под гитару, все более печальные, в прямой пропорциональной зависимости от выпитого. Он помнил крепкие русские объятия и заверения в дружбе. Все это ему было симпатично, но происходило словно в театре. Сейчас ему было бы скучно снова смотреть этот спектакль. Он, собственно, собирался поехать домой, в свою небольшую квартирку, которая принадлежала только ему. Его жена Катрин, когда бывала в Париже, останавливалась у своего отца – на престижной авеню Фош. Дети любили бывать у него. Особенно его дочь Соланж. Но сейчас уже вовсю шли занятия в школе, и Соланж было некогда. Сын же, Даниэль, достигнув ужасно взрослого возраста, четырнадцати лет, вообще разлюбил куда-либо ездить с родителями и дома практически не покидал своей комнаты. Так или иначе, Серж Валли решил, что он должен заехать, узнать, как у Лены дела.
– Все в полном порядке. Я доставил Валерия на место в лучшем виде.
– Спасибо. – Лена стояла растерянная. Значит, Валли заехал просто сообщить ей об этом? Серж улыбнулся ей, и она уже в тысячный раз отметила, какая у него обаятельная улыбка.
– Я заметил, Париж вам понравился?
Она радостно закивала.
– Как может Париж не понравиться?
Он подошел поближе.
– Прокатимся? У меня сегодня свободный вечер.
У Лены из головы улетучилось все – и то, что она собралась быть хорошей женой, и Мари, и я, и московская кухонька заодно с ее мамой…
Какое это было замечательное предложение! Самое лучшее, какое она могла услышать за все три дня ее пребывания в Париже!
Валли распахнул перед ней дверцу автомобиля. На Больших бульварах ветер носил запахи осенней листвы, фонари загадочно просвечивали сквозь кроны деревьев. И Лена подумала, что, как бы ни повернулась дальше ее жизнь, эту прогулку с Сержем Валли она не забудет никогда.
Часть вторая Возле Нотр-Дам
Человек не может постоянно пребывать в состоянии душевного подъема, это известно из физиологии. Через некоторое время кора надпочечников, вырабатывающая гормоны стресса (а сильное переживание тоже в каком-то смысле стресс для организма), истощается. Поэтому после своего сидения на ступеньках на острове Святого Людовика мое тело и душа находились в состоянии отупения. Я, как во сне, добрела до сквера возле Нотр-Дам и углубилась в знакомую аллею.
Когда я подошла к «моей» скамье, двое людей – мужчина и женщина, сидевшие раздельно по краям, как по команде, встали и разошлись в разные стороны. Теперь я была возле скамьи одна. Где-то в отдалении слышались звонкие голоса – это возле стены собора дети всех цветов кожи вместе играли на детской площадке. Их мамы из разных стран, видимо, не боялись, что дети подцепят друг от друга какую-нибудь заразу. По песочной аллее, кивая головками, пересеченными траекториями сходились и расходились голуби. Возле урны стояла пожилая дама и кидала им кусочки хлеба. Голуби не дрались, только парочка самых сильных подскакивала и взмахивала крыльями, чтобы ухватить кусок вперед других. Около меня же будто образовалось разряженное пространство. Никто не покушался сесть на «мою» скамью. Я поняла, почему вставшие со скамьи мужчина и женщина сидели по краям. В середине было мокро. Как раз в этом месте между деревьями оказался небольшой просвет, и очевидно, прошедший недавно небольшой дождик воспользовался этим, чтобы намочить скамью. А ведь я совсем его не заметила!
Я провела рукой по волосам. Действительно, они были влажные. В каком же состоянии я шла, если не заметила, что на меня капает водичка с неба! Я подняла вверх лицо. Недаром же ОН тогда говорил, что в Париже нужно одеваться капустой – дождь и солнце сменяют друг друга по несколько раз на дню. Какая мука в этих неотвязных воспоминаниях… Нет, неправильно говорят, что если Бог хочет наказать, то он отнимает разум. Память – вот главное мучение.
