Валерий усмехнулся, платок не взял.
– Ты сейчас, как пьяный заяц.
Ей захотелось его ударить.
– Какое право ты имеешь давать мне оценки?! Никакой я не заяц, я – человек, твоя невеста! И, кстати, я имею право спросить: что это за старая фотография, которую ты носишь в своем бумажнике, и когда наконец ты расскажешь мне всю правду, что на самом деле произошло с твоей женой?!
Валерий усмехнулся и покрутил головой:
– Так я и думал, что эта стервоза, твоя соседка, вытащила у меня из кармана бумажник!
Лена шепотом заорала, насколько могла заорать в присутствии других людей, в чужой стране, в скоростном поезде, летящем в темноте в неизвестность:
– Никто не вытаскивал у тебя твой бумажник, идиот! Он сам выпал из кармана твоей куртки! И не смей говорить плохо про Таньку! (Если бы я слышала Лену в этот момент, я бы ее расцеловала.) Она просто хочет уберечь меня от твоих грязных делишек!
Он посмотрел на Лену с изумлением:
– От каких делишек?
Она продолжала, с утра настропаленная мной. Как ни фантастически звучали мои предупреждения, но Лена их запомнила.
– От таких делишек, Синяя Борода!
Валерий смотрел на нее оторопело.
– Может быть, объяснишь тогда, почему моя тетка так похожа на женщину на фотографии? Кто эта девушка в платье невесты? Наша родственница? И ты об этом знал?
– Клянусь тебе, дурочка… – он будто пришел в себя, взял у Лены с колен ее сумку и вложил в нее платок. – …Клянусь тебе, слово офицера! Сходство твоей тетки и моей жены случайное. Но поразительное! – Я сам никогда ничего подобного не видел.
– Так, значит, ты видишь в Маше свою погибшую жену? – осенило Лену. – Ты все еще ее любишь?!
– Кого? – Он посмотрел на Лену изумленно. – Кого я люблю? Что ты несешь?
Лена вдруг испугалась, растерялась, запуталась:
– Не знаю я, кого ты любишь. Кажется мне только, что не меня.
Он ничего не ответил, притянул ее за шею и поцеловал. Остаток пути они ехали молча. Скоро поезд стал понемногу сбавлять ход. Они ехали то ли в открытом туннеле, то ли по мосту. Откуда-то сверху разливались огни.
– Кажется, мы подъезжаем, – сказал Валерий. Лена достала билет, прочитала: вокзал Монпарнас. Поезд втянулся на перрон и остановился. Пассажиры стали вставать, продвигаться к выходу. Встал и Валерий. Взял сумки.
– Мы с тобой договорились, что поженимся? – посмотрел он на Лену, перед тем как шагнуть в проход.
– Раньше – вроде договорились. – Она разговаривала теперь спокойно, как с чужим.
– Договор остается в силе, – сказал он, глядя куда-то поверх ее головы.
Она промолчала, подумав, что он мог бы на этот счет спросить и ее мнение, но поезд остановился, и выяснять отношения дальше времени не было. Они приготовили билеты для контроля и вышли следом за всеми. Была половина двенадцатого ночи. Метро еще работало.
– Тебе надо ехать к своим. Дорогу знаешь? – спросила Лена, когда они вместе вошли в метро и сели в вагон. Часть дороги им было по пути.
– Естественно, знаю. Поднаторел уже, – отозвался Валерий.
– Тогда не провожай меня. Тебе завтра улетать. Я доберусь сама.
Он помолчал, раздумывая.
– А точно доедешь?
Она улыбнулась:
– Точняк.
Тогда он сказал:
– Разойдемся на этой станции. Тебе прямо, без пересадки, а я – направо, на другую линию.
Лена замялась на минутку, но потом все-таки спросила:
– Встретимся в Москве?
Он обнял ее и поцеловал в щеку:
– Встретимся в Москве.
Вагон остановился. Валерий повернул ручку двери, чтобы выйти, и постоял на перроне, пока вагон не тронулся. У них обоих не нашлось сил, чтобы помахать друг другу на прощание. Но все-таки Лена, пока ехала до нужной ей станции, испытывала мрачное удовлетворение от того, что, как ей казалось, она одержала первую свою победу над этим странным, сильным человеком.
* * *
Пока мы с Леной проводили этот день каждая по-своему, Маша с утра, как всегда, отправилась на работу. Настроение у нее было отвратительное. Правда, она сама перед собой делала вид, что настроение ее сейчас зависит от обстоятельств скорее внутренних, чем внешних – приближались ежемесячные страдания, но в глубине души она все-таки сознавала, что вовсе не они причина ее смятения и упадка духа, а то предложение, которое она накануне получила от Валерия. Необходимо отметить, что само предложение казалось ей невозможным и даже абсурдным, но… оно ведь было сделано!
«Боже мой! – думала Мари, – как незаметно прошла жизнь! Мне уже сорок, и что впереди? Еще двадцать, тридцать лет такого же спокойного прозябания? Ежемесячные взносы в банк, летом – поездки к морю вместе с Лулу, всегда в одно и то же место, где хорошо относятся к собакам, и… все? Да, – думала Мари, глотая каждодневный утренний кофе (ей даже не захотелось выйти на свою крышу, что она всегда делала с удовольствием в любую погоду, и она плюхнулась на единственный стул в кухне), – я сознательно оберегала себя от случайных знакомых, ненужных связей. Обжегшись с одним, я стала избегать других…» – она поставила чашку, встала, подошла к зеркалу в коридоре, придирчиво себя осмотрела.
«Мои усилия не пропали даром. Я выгляжу хорошо. – Она встряхнула волосы, погладила ладонями грудь. – Но только разве это кого-то волнует, кроме меня?»
Все это время Лулу крутилась у нее под ногами. Лулу была сердита: уже несколько дней хозяйка почти не обращает на нее внимания. Сначала Лулу попыталась спрятаться под диван, но, просидев там безрезультатно около часа, поняла, что ее акт сопротивления не возымел никакого действия. Она вылезла из-под дивана, подошла к Мари и громко тявкнула. Мари коротко взглянула на нее и сказала:
– Ах, да, Лулу! Я чуть про тебя не забыла… – и налила в мисочку молока. Лулу не хотелось есть, она ждала ласки. Но хозяйка отошла, не погладила ее, не почесала.
Лулу тявкнула еще несколько раз. Никакого эффекта! Собачка не знала, что и подумать. Она незаметно подошла к Мари сзади и уселась возле ее ног. Мари не видела ее. Она торопилась – слишком много времени она уделила сегодня размышлениям о своей жизни. Она уже опаздывала. В сумку летели косынка, ключи, множество разных мелочей. Вот Мари еще раз отступила, чтобы напоследок поглядеть на себя в зеркало. Хвост Лулу оказался под ее каблуком. Лулу отчаянно завизжала – скорее не от боли, а от обиды, что так неудачно закончились все ее попытки привлечь внимание хозяйки к себе. Мари оступилась и чудом успела уцепиться за косяк. Нога подвернулась в лакированной лодочке. Мари даже вскрикнула – такой острой, нестерпимой показалась ей боль.
– Вот черт! Что ты тут вертишься под ногами! – Мари в сердцах ругнулась на Лулу. Та от несправедливости, от обиды то ли загавкала, то ли завыла – отчаянно, громко, с переливами и переходами от полного собачьего отчаяния, что ее больше не любят.
