Энджел сначала улыбнулся, но через мгновение опять стал серьезен.
– Но это еще не все. Она усмехнулась.
– Знаю, читала в разных дешевых газетках. Тебе пересадили сердце инопланетянина.
Энджел рассмеялся.
– Ты уверена? Это самая последняя версия?
Некоторое время они молчали. Лина, запрокинув голову, любовалась звездным небом, затем перевела взгляд на темные силуэты кустов, растущих вдоль забора.
Энджел шевельнулся рядом с ней в темноте.
– Видишь ли, в чем дело, Лина... У меня... То есть я... – Он судорожно вздохнул и замолчал.
Лина обернулась к нему. Слабый свет лампы, висевшей над крыльцом, еле-еле освещал лицо Энджела, бросая на его бледное лицо теплый золотистый отсвет. Темные, длинные, зачесанные назад волосы свободно лежали на светло-голубом воротничке джинсовой рубашки. Энджел взглянул вверх, на звездное ноябрьское небо, и тяжело вздохнул.
Лина видела, что Энджел волнуется. Странно, неделю назад она, наверное, этого не заметила бы. Ей и в голову бы не пришло, что взрослый человек не может найти слов, чтобы объяснить что-то ребенку. Лина вспылила бы и потребовала говорить скорее, у нее, мол, нет времени рассиживаться тут и ждать.
Но за последнее время Лина изменилась, и сама осознавала это. Она стала понимать, как непросто иногда высказать вслух то, что лежит на сердце. И потому она молча сидела и ждала, пока Энджел заговорит.
После долгой паузы Энджел наконец собрался с духом.
– Страшновато говорить с тобой об этом, Лина... Я совсем не хочу причинять тебе боль...
Лина не смотрела на него. В этом не было необходимости: лицо Энджела и так стояло у нее перед глазами.
– Дядя Фрэнсис любил повторять: «Любовь причиняет боль, Ангелина-балерина, но любовь также и лечит». – Она горестно вздохнула, вспоминая вечера, которые провела здесь же, на крыльце, вместе с Фрэнсисом, разговаривая обо всем, что интересовало и волновало Лину. Ей тогда казалось, захоти она, и Фрэнсис будет вечно сидеть так рядом с ней, объясняя, успокаивая.
– Ты любила Франко, ведь так?
– Да, – прошептала Лина. – Я любила его.
– А как бы ты отнеслась к тому, если бы он оказался здесь, рядом?
– Он и так рядом, – ровным голосом заметила она. – В моем сердце. В сердце моей матери.
– И в моем.
Энджел произнес последние слова совсем другим тоном, ей показалось, что каким-то дерзким, отчаянным. И это весьма удивило Лину. Она задумалась о том, как сам Энджел относился к брату?.. Они ведь не виделись столько лет, да и сам Фрэнсис ни разу и словом не обмолвился о том, что его родной брат – знаменитый Энджел Демарко.
– Ты что, разыгрываешь меня? – с укоризной спросила Лина.
Он отрицательно покачал головой.
– Нет, просто я пытаюсь найти слойа, чтобы объяснить тебе одну вещь. Но вот не знаю, с чего начать...
– Начни сначала. Не надо меня готовить, я уже не маленькая.
Энджел посмотрел ей в глаза, затем взял еефуку и положил себе на грудь. Под тонкой джинсовой тканью рубашки Лина чувствовала отчетливое, сильное биение сердца.
– Слышишь, как стучит? Она кивнула.
– Это оттого, что... – Энджел с трудом сглотнул, и на лице у него появилась странная гримаса. – Что там бьется сердце Фрэнсиса.
Несколько секунд Лина никак не могла постичь смысл услышанного. Когда же наконец поняла, то отдернула руку и уставилась на Энджела.
– Т-ты хочешь сказать...
– В моей груди бьется сердце твоего дяди Фрэнсиса. Лина молчала.
– Лина?
Она уловила страх в его голосе, и сама испугалась. Она посмотрела отцу в глаза, и на мгновение у нее возникло ощущение, что она проваливается в черный бездонный колодец. «Я совсем не знаю этого человека. Хотя он и мой отец, но мне о нем совершенно ничего не известно».
Но тут она сообразила, что Энджел именно этого и боится: просто не знает, о чем она думает, опасается, как бы Лина не подумала о нем плохого. Он боится ее. Последняя деталь головоломки встала на свое место. Любить – всегда означает немножко бояться. Лина улыбнулась отцу В этот самый момент ома почувствовала что-то очень большое, значительное, от чего дух захватывало. Ей хотелось кричать от переполнявшей душу радости.
– У тебя в груди сердце Фрэнсиса, – мягко произнесла она.
Энджел замер. Он, казалось, перестал дышать.
– Да.
И она поняла, что все теперь зависит только от нее, от нее одной. То, что Лина сейчас скажет, определит ее дальнейшие отношения с отцом. Слезы набегали па глаза, она нетерпеливо смахнула их.
– Я знала, что он не может просто так оставить меня, – прошептала она.
На лице Энджела появилось выражение явного облегчения.
– Ты все-таки удивительная девушка, Лина.
Энджел раскрыл объятия, и Лина прильнула к его груди. Он впервые обнимал ее. И Лина понимала, что этот момент навсегда останется в ее памяти. Казалось, что сам Фрэнсис обнимал ее. Хотя в то же время это были отцовские объятия. Как будто ее обнимали оба, оба человека, которых она так любила.
Они совершенно потеряли счет времени, сидя вот так на ступеньках и боясь пошевелиться. А потом они еще долго разговаривали – обо всем, что приходило в голову. Но около десяти – то есть приблизительно в то время, когда соседка, миссис Хендикот, в последний раз за день открывала заднюю дверь дома, чтобы выпроводить на улицу свою полосатую кошкуг – начал накрапывать дождик. Теплый, совсем не осенний ветерок задувал капли под козырек крыльца. Хотя – вот странно! – на небе не было ни облачка.
Качели за спиной у Лины и Энджела начали раскачиваться, чуть поскрипывая, как будто кому-то невидимому вздумалось пошалить таким образом.' Ветер шелестел листвой, и казалось, что это смеется Фрэнсис.
Глава 24
Представители прессы и телевидения нахлынули в «Сент-Джозеф». Похоже было, что город наводнил цыганский табор или как будто приехал цирк шапито. Репортеры, ведущие телепрограмм со всей страны, телеоператоры и молодые парни из обслуживающего персонала выпрыгивали один за одним из микроавтобусов и автомобилей, запрудивших стоянку около больницы. Люди суетились, вытаскивая из машин огромные черные чемоданы с оборудованием для съемок и массивные осветительные приборы, расставляя то и другое на ступенях главного входа в клинику и вдоль подъездной дорожки.
Больничный кафетерий был закрыт, там в десять часов предполагалось провести пресс-конференцию Энджела. Кафетерий быстро заполнялся народом.
По блестящему линолеуму пола тянулись толстые черные кабели, технический персонал воевал за право пользоваться розетками. На импровизированный подиум, устроенный возле кассового аппарата, поставили стулья; на подиум со всех сторон были направлены прожектора. Репортеры стояли небольшими отдельными кучками, телестанции и журналы старались держаться особняком, не смешиваясь с конкурентами. Проверялись микрофоны. Все, кроме представителей газет, рассевшихся на стульях и брезгливо поглядывавших на суету вокруг, делали последние приготовления к съемкам, налаживая технику.
