— Могу ли я спросить, с кем имею честь…
— Ну конечно, — ответил тот. И представился: — Арсен Люпен.
В то время Арсен Люпен не обладал еще той известностью, что принесли ему дело Каорна, его побег из Санте и многие другие нашумевшие подвиги. Он даже не был пока Арсеном Люпеном. Это имя, столь прославившееся в дальнейшем, было специально выдумано для спасителя месье Эмбера, и можно сказать, что именно в этом деле оно получило боевое крещение. Готовый к борьбе, полностью вооруженный, но, по правде говоря, не имеющий ни средств, ни авторитета, которые дают успех, Арсен Люпен был не более чем приготовишкой в профессии, которой в скором времени овладеет как настоящий мастер.
Именно поэтому, проснувшись, он просто задрожал от радости, когда вспомнил о ночном приглашении! Наконец-то он приблизился к цели! Наконец совершит поступок, достойный его умения и таланта! Миллионы Эмберов! Великолепная добыча, под стать его аппетитам!
Он приоделся соответствующим образом: потертый сюртук, поношенные брюки, шляпа из порыжевшего шелка, обтрепанные манжеты и пристежные воротнички — все очень чистое, но отдающее бедностью. Вместо галстука — черный бант, приколотый булавкой с фальшивым бриллиантовым глазком. Вырядившись таким образом, он спустился по лестнице дома на Монмартре, где недавно поселился. На четвертом этаже, не остановившись, постучал набалдашником трости по створке какой-то закрытой двери. Выйдя на улицу, пошел по боковой аллее бульвара. Как раз подоспел трамвай. Он поднялся в салон, и некто, шедший за ним, а именно жилец с четвертого этажа, сел рядом.
Через секунду этот человек обратился к нему:
— Ну что, шеф?
— Порядок, дело сделано.
— Как это?
— Я у них завтракаю.
— Вы там завтракаете?
— Надеюсь, ты не хочешь, чтобы мое драгоценное время было потрачено понапрасну. Я вырвал месье Людовика Эмбера из лап смерти, которую ты ему уготовил. А месье Людовик Эмбер — человек признательный. Он пригласил меня на завтрак.
Молчание. Затем сосед осмелился спросить:
— Значит, вы не отказались от этого?
— Малыш, — ответил Арсен, — уж коли я сегодня ночью организовал это смехотворное нападение, если взял на себя труд в три часа утра неподалеку от земляного вала наградить тебя ударом трости по руке и пинком по берцовой кости, рискуя тем самым покалечить моего единственного друга, то делал это, конечно же, не для того, чтобы теперь отказаться от барыша за столь искусно организованное спасение.
— Но ходят нехорошие слухи по поводу их состояния…
— Пусть себе ходят. Вот уже шесть месяцев я занимаюсь этим делом, шесть месяцев собираю сведения, изучаю, расставляю сети, расспрашиваю прислугу, заимодавцев и подставных лиц, шесть месяцев живу в тени мужа и жены. Следовательно, я знаю, что надо делать. Досталось ли это состояние от старика Брофорда, как они утверждают, или появилось из другого источника — неважно. Я убежден, что оно существует. И поскольку оно существует, оно — мое!
— Черт, сто миллионов!
— Положим, десять или даже пять, эка важность! В сейфе — большие пачки ценных бумаг. Черт меня побери, если в один прекрасный день я не добуду ключа.
Трамвай остановился на площади Звезды. Мужчина прошептал:
— Итак, что делать сейчас?
— Сейчас? Ничего. Я предупрежу тебя. У нас еще есть время.
Пять минут спустя Арсен Люпен поднимался по парадной лестнице особняка Эмберов, и Людовик представил его жене. Жервеза была добродушной дамочкой, очень толстенькой и очень болтливой. Она приняла Люпена чрезвычайно любезно.
— Я настояла на том, чтобы на торжестве в честь нашего спасителя не было никого из посторонних, — сказала она.
И с самого начала со «спасителем» обращались как со старым другом. К десерту установилось полное доверие, и в откровенных признаниях недостатка не было. Арсен рассказывал о своей жизни, жизни отца — неподкупного судьи, о печалях детства, трудностях настоящего момента. Жервеза, со своей стороны, вспоминала о молодости, замужестве, добрых деяниях старика Брофорда, ста унаследованных ею миллионах, препятствиях, оттягивающих немедленное предоставление пользования, займах, которые она вынуждена была сделать под немыслимые проценты, бесконечных распрях с племянниками Брофорда. А конфликты! А секвестры! И тому подобное.
— Подумать только, месье Люпен, бумаги здесь, рядом, в столе моего мужа, но если мы возьмем оттуда хотя бы один купон, мы потеряем все! Они здесь, в нашем сейфе, но мы не можем даже коснуться их.
Гость слегка содрогнулся при мысли о таком соседстве. И совершенно четко понял, что душе Арсена Люпена никогда не подняться до высот щепетильности, свойственных этой достойной даме.
— О! Они здесь, — прошептал Арсен; во рту у него пересохло.
— Да, они здесь.
Отношения, начавшиеся в подобных обстоятельствах, неизбежно должны были завязаться в более крепкий узел. Во время деликатного допроса Арсен Люпен признался, что беден и находится в отчаянном положении. И тут же несчастный юноша был назначен личным секретарем обоих супругов с жалованием в сто пятьдесят франков в месяц от каждого. Жить он будет на прежней квартире, но ежедневно должен приходить, чтобы получать распоряжения, а для большего удобства ему под рабочий кабинет будет выделена одна из комнат третьего этажа.
Комнату он выбрал сам. По какой-то счастливой случайности она оказалась над кабинетом Людовика.
Арсен очень скоро убедился, что его секретарская должность очень сильно напоминает синекуру. За два месяца ему пришлось переписать всего лишь четыре незначащих письма, и только раз патрон вызвал его к себе в кабинет, что позволило ему рассмотреть сейф. Кроме того, он заметил, что обладателю этой синекуры, видимо, не положено фигурировать рядом с депутатом Анкети или старшиной сословия адвокатов Грувелем, ибо Люпена забывали приглашать на знаменитые светские рауты.
Он на это ничуть не жаловался, явно предпочитая оставаться на своем скромном месте в тени, и, счастливый и свободный, держался в стороне. К тому же времени Арсен не терял. Прежде всего он несколько раз тайно посетил кабинет Людовика и засвидетельствовал свое почтение сейфу, который, увы, так и остался наглухо закрытым. Это было угрюмое с виду огромное сооружение из чугуна и стали; к нему не подступиться было ни с напильником, ни со сверлом, ни с фомкой.
Арсен Люпен умел мыслить широко.
«Там, где сила не поможет, надо брать хитростью, — сказал он себе. — Главное — навострить глаза и уши».
Поэтому он принял необходимые меры, и, проведя трудоемкое и тщательное обследование паркета в своей комнате, просунул свинцовую трубку в отверстие между двумя лепными украшениями в потолке кабинета хозяина. Через это приспособление, своего рода слуховую и подзорную трубу, он собирался подглядывать и подслушивать.
С этого момента Арсен жил, приклеившись к полу животом. И, естественно, часто наблюдал, как Эмберы обсуждали что-то, стоя около сейфа, проверяя книги записей и листая бумаги в папках. Когда они последовательно поворачивали четыре ручки, приводящие в действие замок, он, чтобы узнать шифр, старался угадать число перемещающихся засечек. Следил за каждым их жестом, прислушивался к каждому слову. Куда они девали ключ? Спрятали его?
