– Скажи ему, может быть, это важно знать: Полина беременна!
Татьяна как-то странно посмотрела на него.
Из комнаты вышел Данилов. Он нес Полину на руках. Татьяна кинулась к нему:
– Ну что?
– Ее надо везти в больницу! – сказал Данилов. – Срочно! У нее кровотечение…
– Я отвезу! – предложил Климов.
Данилов промолчал. Климов поспешно сбежал с лестницы. Когда Данилов вышел во двор, машина Никиты уже стояла у крыльца. Мгновение Климов колебался, потом молча протянул Ивану ключи от машины.
* * *
Открыть глаза, и все окажется дурным сном, неправдой… Полина приподнялась на кровати и застонала. Унылые больничные стены… Тупая, саднящая боль внутри. Сколько времени она здесь? Да, прошло уже четыре дня… Если в беременности Полина видела определенную логику судьбы, то случившийся выкидыш сочла наказанием и платой за свои грехи.
Она лежала и плакала, когда в палату с цветами и фруктами вошел Данилов.
– Привет, – вяло отозвалась Полина, – ты прямо как жених… Торжественный такой, при цветах. Чего? Утешать будешь?
Данилов придвинул стул и сел рядом с ее кроватью.
– Молодец, хорошая натуральная злость! Если злишься – значит, жить будешь!
– Куда я денусь! Такие твари, как я, очень живучие! – с издевкой заметила Полина. – Кстати, хочу тебя поблагодарить! За заботу и сочувствие! Надо же, отдельная палата, усиленное питание, все блага!
Он невозмутимо улыбнулся:
– Тебе не удастся со мной поссориться. Можешь не стараться!
Она опять расплакалась. Данилов обнял ее, погладил по голове, как маленькую, потом прошептал:
– У нас еще будут дети, Полиша!
И тут с ней что-то случилось, началась истерика. Глядя ему в лицо, она выкрикнула:
– Но это был не твой ребенок!
Лицо Данилова исказилось. Он отпрянул от жены, а потом с силой сжал ее руку. Так больно, что Полина вскрикнула.
– Что ты говоришь? Ты все придумала!
– Иван, это был не твой ребенок.
– Мне все равно, слышишь? Я забуду об этом!
Она почувствовала невозможную боль, увидев слезы в глазах Данилова, и потянулась к нему:
– Прости меня.
Иван прижал ее к себе. Дверь открылась, и в палату вошел Климов. Он остолбенел, увидев нежную семейную сцену, и мрачно заметил:
– Прошу прощения, кажется, я не вовремя!
Полина закрыла лицо руками.
В палату заглянула медсестра:
– Басманова! В чем дело? Посещения разрешены только одному человеку! Тот сказал, что муж, – она кивнула на Данилова, – и этот им называется! Вы тут разберитесь между собой!
– В самом деле, – медленно и спокойно произнес Данилов, – нам, кажется, давно пора разобраться!
Климов, бледный как мел, молчал.
– Может быть, дорогая, ты нам поможешь? – так же спокойно сказал Данилов.
Полина кивнула – что ж, эта мелодраматическая сцена – расплата за все! Она чувствовала, как в груди что-то рвется. Муж и любовник напряженно смотрели на нее. Похоже, драматизм момента почувствовала даже медсестра – застыв, она с удивлением глядела на Полину.
Та вздохнула и указала на Данилова:
– Вот мой муж!
Когда она смогла заставить себя посмотреть в сторону двери, ни медсестры, ни Климова в палате уже не было.
* * *
Вчера Полину выписали из больницы, хотя чувствовала она себя по-прежнему скверно. Данилов был на дежурстве, и ей никто не мог помешать погрузиться в осенне-депрессивные переживания. Она подошла к окну. От вида унылой серой Фонтанки хотелось не то что заплакать, а прямо-таки зарыдать в голос. Темнеет рано, холодно. Самое подходящее время для сезонной хандры и затяжной депрессии.
Она плотнее задернула шторы, зажгла яркий свет и закуталась в теплую шаль, подаренную Даниловым в первый год их знакомства. Полина давно заметила, что в старой шали уютно болеть, та будто согревает и лечит. Полина обожает старые вещи – много лет пользуется чашкой, подаренной отцом, не спешит избавляться от любимой мебели. Вещи… Их с Иваном вещи, которые они приобретали когда-то вместе, которым радовались и перед которыми (этими немыми свидетелями ее жизни) ей теперь стыдно, словно она предала их. Предала, но в чем? В том, что полюбила, захотела быть с другим мужчиной и приобретать новые вещи с ним? Но разве она сама не жертва своей страсти? Разве не наказана любовью за неведомые, но, вероятно, страшные преступления? Разве этой страсти можно было противостоять? Даже когда они с Климовым просто соприкасались руками, их било током – такая сила электрических разрядов! Полина и сейчас, вспоминая о Никите, чувствует волнение, а на ее теле выступают следы, похожие на те, что оставляли на нем любимые губы. Когда она думает о Климове, эти следы появляются, как стигматы у верующих.
Раздался дверной звонок. Полина открыла. На пороге возник Климов. Волосы и лицо влажные.
Она машинально спросила:
– Что у тебя с лицом?
Климов неловко улыбнулся:
– Осадки в виде дождя и снега!
Они молчали, пауза затягивалась и становилась излишне театральной.
Вскоре оба это поняли и вдвоем одновременно заговорили. Однако слова потерялись, повисли в воздухе, и тягостное молчание вновь накрыло их.
– Могу я войти?
– Зачем ты пришел? – Вопрос прозвучал как риторический, с подтекстом «ты не смел приходить».
– Я все-таки войду!
Он закрыл входную дверь. Снял мокрую куртку, прошел в комнату и расположился на диване. Она молча наблюдала за его действиями. Климов закурил.
Она повторила свой вопрос, не меняя интонации:
– Зачем ты пришел? – В интонации было все: упреки, жалобы: «Как ты мог прийти сюда?! Неужели ты ничего не понял! Нам не нужно видеться, поверь, так будет лучше!»
– Кому лучше? – вдруг спросил Климов, будто услышав ее мысли.
Ее испугала подобная проницательность. Она недоуменно посмотрела на Климова.
– Думаешь, если мы перестанем встречаться, будет легче?! Хотел бы я знать – для кого?
– Никита, мне невыносимо тяжело! Мы не должны больше видеться.
Он сделал непроизвольное движение рукой – сигарета погасла.
– Ты в самом деле считаешь, что это решит все проблемы?
Он закурил снова.
– Возможно!
– Так будет хуже, тяжелее, больнее в сто раз! Впрочем, жизнь длинная, и, может, не сейчас, а потом… Я буду ждать… Когда-нибудь…
– Этого не случится никогда, Ник!
Он встал, подошел к ней, уткнулся лицом в мягкую шаль.
