Доктор Печиборщ был единственным человеком на свете, называвшим Сотникова Витюшей, и это о многом говорило.
– Редко встретишь такую удачную конституцию, – продолжал восхищаться Ян Александрович, – папа с мамой на совесть постарались. Таких обычно называют двужильными, и они лучше выздоравливают, чем рыхлые и полные люди.
Витя не разделял восторгов профессора. Он никогда не считал себя красивым – тощий, но ширококостный, с длинными руками и ногами, сутулый. Витя смотрел на мир большими, почти круглыми глазами, здоровенный нос неправильной формы нависал над большим ртом с тонкими губами, а подбородок, хоть круглый и упрямый, был слишком маленьким, чтобы считаться волевым. Длинная тонкая шея и вовсе была для мужчины позором.
– Посмотрите, Агриппина Максимовна, – не унимался доктор, – как хорошо устроен этот парень.
Та кивнула и вернулась к писанине.
– Действительно, прекрасно сложен.
– Какая разница, все равно скоро закапывать, – тихо, чтобы не услышала заведующая, буркнул Сотников.
Ян Александрович с размаху сел на стул и уставился на Витю так растерянно, словно тот ударил его.
– Послушай…
– Все, проехали. Можно, я пойду в палату?
Профессор встал и неловко положил руку ему на плечо:
– Да, иди, конечно. Мы тут с Агриппиной Максимовной посоветуемся.
Витя не стал подслушивать под дверью. Зачем? Ничего нового он не узнает.
Гардеробная комната была закрыта, пришлось стянуть дежурный ватник. Вечерний охранник знал Сотникова и по дружбе выпустил из корпуса.
Витя обошел здание кругом – машины нигде не было, а так хотелось увидеть Анну хоть на минуточку!
Прогулка вымотала его, ватник был слишком легкой одеждой для ветреного мартовского вечера, а Витя вспотел от быстрой ходьбы. Он поднял воротник и прислонился к дереву – устал так, что не было сил даже кашлять.
Прошло пять дней. Агриппина Максимовна ничего ему не говорила, таблетки давали те же самые, так что, понял Витя, никакой великой идеи военный не родил, даром что профессор. Зато приходили учителя, просили написать контрольные, мол, скоро конец четверти, а Витя числится у них в учениках. Он огрызался и горько думал, что на каникулах Анна наверняка уедет в какую-нибудь экзотическую страну. А тут еще резко потеплело, под ногами хлюпала серая каша, постоянно шел дождь, прекращаясь только затем, чтобы уступить место мокрому снегу. Снег падал, на деревьях и крышах вырастали огромные пышные шапки и тут же таяли. На улице стало так промозгло, что доктора запретили прогулки, заменив их усиленным проветриванием помещений.
Витя почти не вставал с кровати, не умывался и не ел. Чтобы не цеплялись, он выкидывал пищу в унитаз. Пытался читать, но сразу начинала болеть голова, а буквы двоились. Не хотелось даже курить, и Витя вдруг понял, что слег окончательно. Он испугался, заставил себя выйти на лестницу и добраться до чердачного окна, вернулся весь мокрый, с дрожащими коленками, будто разгрузил целую фуру.
Вот и все. А как ты хотел, Витенька? Думал, будешь бегать, прыгать, а потом – раз, и все? Нет, придется помучиться. Как жил плохо, так и умрешь.
Сил ненавидеть себя не было, наступил какой-то странный, тупой покой, замешанный на унынии и сознании безысходности. «Что ж, я это заслужил, – повторял Витя, разглядывая потолок, на котором знал уже все пятнышки и трещинки. – Я был плохим человеком, никчемным и злым, так что все правильно…»
Он жалел только о том, что больше не увидит Анну. Вряд ли он дотянет до конца каникул.
…Ему приснился какой-то очень хороший, радостный сон, так что Витя не хотел открывать глаза, сберегая ощущение счастья. Не помня, что было во сне, он представлял себе лицо Ани и думал: «А не страшно, что я не доживу до ее следующего приезда. Главное, я знаю, что она есть на земле». Он лежал, крепко зажмурив глаза, и улыбался.
Кажется, он снова задремал, потому что не слышал, как в палату зашел давешний профессор. Витя очнулся, когда тот уже сидел возле его постели, сгорбившись на детском стульчике.
– Здравствуй, Витя.
– Здрасте! – Он завозился, пытаясь сесть, но Ян Александрович мягко нажал ему на плечо:
– Лежи, лежи. Я просто навестить тебя приехал. Прости, что долго не был, но то дежурство, то в операционной торчал до десяти вечера. Сегодня первый день свободный. Апельсинчиков тебе привез, хочешь?
– Вам что, дома делать нечего?
– Есть чего, Витя. У меня жена красавица и пятеро детей. Но, видишь ли, мне покоя не давала одна вещь все эти дни. Развей, пожалуйста, мои сомнения, признайся, что ты не принимаешь препараты.
– Я? – Трудно было приосаниться, лежа в постели, но Витя постарался придать лицу выражение оскорбленной невинности.
– Нет, я!
– Все я пью, – огрызнулся Витя, – отвяжитесь от меня.
– Видишь ли, какая штука… – Заметив, что дети прислушиваются к разговору, Ян Александрович обернулся и сделал страшные глаза. – Я прикинул на досуге, сколько в тебя химии перекачали. При таких дозах у тебя неминуемо должна была пострадать печень. А она не увеличена.
– Ну и что? Может, я заранее тренировал ее пивом.
Профессор улыбнулся и стал чистить апельсин. Ломаясь, толстая кожура брызгала соком и оглушительно пахла детством и Новым годом.
– Витя, наша дискуссия бессмысленна. Я знаю, что ты не принимаешь таблетки, и ты тоже это знаешь. Сказал бы хоть Агриппине Максимовне, а то она всю голову сломала – ах, какие устойчивые у мальчика палочки, ни одна линия препаратов не действует! Так не изобрели еще, к сожалению, лекарства, которые бы действовали из унитаза, или куда ты там их деваешь. А с капельницами как?
Он сунул дольку апельсина прямо в рот Вите. От неожиданности Сотников раскусил и удивился, что вкусно.
– Так как? Принимаешь или договариваешься с сестрой?
Витя приподнялся на локте и зашептал:
– Нет, сестра ни при чем! Я сразу закручиваю колесико, сам вылеживаю нужное время, будто капаюсь, потом вытаскиваю иголку, быстро сливаю лекарство в полотенце и выношу стойку в коридор, мол, я все.
– Красавчик! – хмыкнул профессор и отломил ему еще дольку. – А почему в полотенце, а не в раковину?
– Чтоб дети не увидели, а то начнут так же делать.
Ян Александрович задумчиво посмотрел на него и тяжело вздохнул:
– Вроде взрослый человек, и не дурак, а ведешь себя как полный дебил. Почему так?
– Я сначала принимал все, что давали. А потом подслушал, как врачи говорят, что мне ничего не помогает, процесс прогрессирует и я все равно умру. Так на фига себя еще травить? Вы не представляете, как от лекарств плохо! Я бы, наверное, давно уже сдох, если бы продолжал глотать эту гадость. И не надо меня уговаривать. Как вы сами сказали, наша дискуссия бессмысленна. Я знаю, что скоро умру, и вы тоже это знаете. Спасибо, что зашли.
