В начале двенадцатого Глория входит в гостиницу вместе со своим спутником. Втроем с Моссом они что-то обсуждают больше часа. Мосс уходит первым. Без четверти час Глория и Левин покидают гостиницу, Глория одна садится в такси.
Она едет через Антверпенскую площадь и забирает ребенка.
Ее подвозят к заставе Нейи, потом она просит отвезти ее к вокзалу Сен-Лазар, а сама внезапно велит шоферу остановиться на площади Сент-Огюстен, где берет другое такси. На углу Монмартра и Больших бульваров Глория с мальчиком выходят.
Страничка выглядела весьма живописно, потому что Мегрэ разукрасил ее рисунками, очень похожими на детские.
Еще на одном он отметил дату, когда терялись следы других действующих лиц.
Графиня Панетти — 16 февраля.
Последним ее видел механик из «Клариджа», когда она садилась в шоколадный «крайслер» своего зятя.
Кринкер?
Мегрэ не решался написать «Суббота, 17 февраля», потому что у него не было никаких доказательств, что именно Кринкер — тот третий человек, который вышел из такси на углу улицы Тюренн.
Если это был не он, то следы Кринкера терялись вместе с графиней.
Альфред Мосс — вторник, 12 марта.
Он первым ушел из гостиницы «Приятный отдых» около полудня.
Левин — вторник, 12 марта.
Через полчаса после ухода Мосса он сажал Глорию в такси.
Глория и ребенок — тот же день.
Через два часа на перекрестке у Больших бульваров они словно растворились в толпе.
Нынче было воскресенье, семнадцатое. С двенадцатого марта ничего не происходило. Только шло расследование дела.
Хотя одну дату все-таки стоило отметить, и он приписал в правой колонке:
Пятница, 15 марта. В метро кто-то пытался (?) подсыпать яд в обед, приготовленный для Франса Стёвельса.
Но это оставалось под сомнением. Эксперты ничего не обнаружили. А в том состоянии нервного возбуждения, в котором Фернанда жила последнее время, неловкость какого-то пассажира вполне могла показаться ей злонамеренностью.
В любом случае на поверхность выныривал не Мосс, его бы она сразу узнала.
Левин?
А если в кастрюлю пытались подложить записку, а не яд?
Прямо в лицо Мегрэ светил солнечный луч. Щурясь, он нарисовал еще две картинки, потом подошел к окну и стал смотреть, как по Сене плывет вереница речных трамваев, а по мосту Сен-Мишель идут целые семейства, разодетые по-воскресному.
Мадам Мегрэ, должно быть, прилегла, она иногда так делала, чтобы воскресенье было похоже на воскресенье, засыпать-то днем она все равно не умела.
— Жанвье! Не заказать ли нам пива?
Жанвье позвонил в пивную, и хозяин тут же спросил:
— А бутерброды?
Деликатно осведомившись по телефону, Мегрэ выяснил, что дотошный и аккуратный следователь Доссен тоже был на работе, и тоже, без сомнения, на свежую голову сводил все воедино.
— Об автомобиле по-прежнему ничего нового?
Было почему-то забавно представить себе, как в это прекрасное воскресное утро, пахнущее весной, бравые полицейские у выхода из каждой церкви или кафе в каждой деревне разыскивают «крайслер».
— Можно мне взглянуть, патрон? — спросил Люка, решивший зайти к комиссару между двумя телефонными звонками.
Он внимательно изучил работу Мегрэ и покачал головой.
— Почему вы мне это не поручили? Я составил такую же таблицу, даже полнее.
— Но ведь без рисунков? — пошутил Мегрэ. — О чем больше трезвонит телефон? О машинах или о Моссе?
— Сейчас всё машины. Очень много шоколадных машин. К несчастью, когда я начинаю расспрашивать, они оказываются не вполне шоколадными, становятся коричневыми или «ситроенами» и «пежо». Тем не менее проверяем. Начинают поступать сведения из пригородов, звонят совсем издалека, из мест за сто километров от Парижа.
Сегодня благодаря радио вся Франция подключится к поискам. Остается только выжидать, а это не так уж и неприятно.
Официант принес огромный поднос с кружками пива и массу бутербродов; похоже было, что он сегодня еще не раз придет сюда.
Всем уже хотелось пить и есть, открыли окна, стало тепло, потому что солнце уже пригревало, и когда вошел Моэрс, он сощурился, как человек, долго сидевший в темном помещении.
Они и не знали, что он тоже здесь, хотя теоретически ему нечего было тут делать. Он пришел сверху; там, в лабораториях, кроме него, должно быть, никого и не было.
— Простите, что беспокою вас.
— Кружку пива? Есть еще одна.
— Нет, спасибо. Когда я засыпал, мне пришла в голову вот какая мысль. Все были так уверены, что синий костюм несомненно принадлежит Стёвельсу, что изучали только пятна крови. Костюм все еще у нас в лаборатории, и я пришел утром, чтобы сделать анализ пыли на нем.
Вообще-то это было обязательной процедурой при расследовании, только никто о ней не подумал. Моэрс положил пиджак и брюки в отдельные мешки из плотной бумаги и долго бил по ним, чтобы выбить из ткани мельчайшие пылинки.
— Ты что-нибудь обнаружил?
— Опилки древесные в значительном количестве. Я бы сказал, древесная пыль.
— Как на лесопильне?
— Нет. Опилки там более грубые, они не так глубоко проникли бы в ткань. Это пыль от более тонкой работы.
— Работы краснодеревщика?
— Может быть. Но я не очень уверен. Это, на мой взгляд, еще более тонкая работа, но прежде чем дать заключение, я должен завтра поговорить с шефом.
Не дожидаясь конца разговора, Жанвье принялся листать справочник Парижа и уже изучал все адреса на улице Тюренн.
Ремесла там попадались самые разные, даже несколько неожиданные, но, как нарочно, все они имели отношение только к работам по металлу или картону.
— Я просто хотел, чтобы у нас был список. Не знаю, может быть, и ни к чему.
Мегрэ тоже не знал. В таком деле никогда не знаешь, что тебе пригодится. Скорее всего, подтверждались уверения Франса Стёвельса, что синий костюм не его.
Почему же тогда у него был синий плащ, совершенно не подходящий к коричневому костюму?
Телефон! Часто шесть телефонов звонили одновременно и телефонистка не знала, что делать, — людей, дежуривших на связи, вечно не хватало.
— Что там такое?
— Ланьи.
Мегрэ когда-то был там. Городок на берегу Марны, множество рыбаков с удочками, лаковые байдарки. Он уже не помнил, что привело его туда, но это было летом, и вкус молодого белого вина, которое он там пил, помнился до сих пор.
Люка что-то записывал и делал знаки комиссару, что речь идет о чем-то очень важном.
