– Кроме освещенного окна на третьем этаже.
– Что вы ему сказали?
– Точно не помню. Я хотел войти в дом.
– Зачем?
– Посмотреть, что там происходит. Он заслонил собой дверь. Тогда я сказал ему о женщине, которая звала на помощь.
– Он казался смущенным?
– Он смотрел на меня угрожающе и, не говоря ни слова, старался оттолкнуть от дверей.
– А потом?
– Он пробурчал несколько слов. Точно я не разобрал. В общем, нечто вроде того, что мне все приснилось, что я просто пьян. Потом в темноте вдруг раздался голос – мне показалось, что крикнули на площадке второго этажа.
– Что именно?
– «Живее, Луи!»
– А дальше?
– Тогда он меня толкнул. А так как я сопротивлялся, ударил меня прямо в лицо, и я очутился на тротуаре перед закрытой дверью.
– На третьем этаже по-прежнему горел свет?
– Нет.
– Автомобиль вернулся?
– Нет… Может быть, нам следовало бы пойти туда сейчас?
– Нам? Вы намерены сопровождать меня? Поразительный контраст между почти женственной хрупкостью флейтиста и его отчаянной решимостью одновременно и смешил, и трогал.
– Разве не мне съездили по физиономии? Так вот, я подаю жалобу.
– Ваше право.
– Мне думается, нам следовало бы тотчас же отправиться туда. Вы не находите?
– Номер дома вы уже назвали?
– Семнадцать-бис.
Мегрэ нахмурился – этот адрес о чем-то смутно ему напоминал. Он снял с полки толстый справочник, перелистал его, задержался на одной из фамилий и нахмурился еще больше.
В тот вечер он был в мундире. Это был, можно сказать, первый мундир в его жизни. За несколько дней до описываемых событий служебная записка рекомендовала всем служащим полиции по случаю визита коронованной особы быть в парадной форме – каждого могли в любую минуту вызвать.
Его прорезиненный плащ, купленный в магазине готового платья, был как две капли воды похож на плащ Жюстена Минара.
– Пошли! Если меня спросят, Лекер, скажите, что я еще вернусь.
Мегрэ волновался. Фамилия, которую он отыскал в справочнике, была столь громкой, что ему стало не по себе.
Ему было двадцать шесть лет, и он всего пять месяцев как женился. Все четыре года, что он прослужил в полиции, ему приходилось выполнять самые скромные обязанности, начав с дежурств на дорогах, вокзалах и в больших магазинах. Только год назад он был назначен на должность секретаря комиссариата квартала Сен-Жорж.
Самой уважаемой фамилией во всем квартале была, безусловно, фамилия обитателей дома номер 17-бис по улице Шапталь.
Жандро-Бальтазар. Кафе «Бальтазар». Это имя, выведенное огромными бурыми буквами, мелькало на всех станциях метро. Фургоны торгового дома «Бальтазар», запряженные четверкой великолепных лошадей в роскошной сбруе, являли собой как бы неотъемлемую часть парижского пейзажа.
Сам Мегрэ с удовольствием пил кофе «Бальтазар».
И когда он шел по авеню Дел'Опера, он никогда не пропускал случая вдохнуть прекрасный запах жареного кофе, доносившийся из магазинов фирмы «Бальтазар».
Ночь была светлой и холодной. На улице – ни души, ни одного фиакра. Мегрэ в ту пору был почти такой же худощавый, как и флейтист, так что, когда они шли вверх по улице, их можно было смело принять за двух подростков.
– Надеюсь, вы были трезвы?
– Я никогда не пью. Врач запретил.
– Вы уверены, что видели, как открылось окно?
– Абсолютно уверен.
Это была первая самостоятельная вылазка Мегрэ. До сих пор он только сопровождал в нескольких полицейских облавах своего начальника, господина Ле Бре, самого светского из всех полицейских комиссаров Парижа.
Улица Шапталь была так же безлюдна, как и улица Ла Рошфуко. В окнах особняка Жандро-Бальтазар, одного из самых красивых зданий квартала, света не было.
– Вы сказали, что у дома остановился автомобиль?
– Не совсем у дома. Чуть выше.
Мегрэ, голова которого была набита только что прочитанными теориями доказательств, зажег восковую спичку и склонился над брусчатой мостовой.
– Видите! – торжествующе воскликнул музыкант, указывая на большое маслянистое темное пятно.
– Пошли. Хотя не очень-то я уверен, что поступаю правильно, разрешая вам идти со мной.
– Но ведь меня же стукнули кулаком по физиономии.
И все-таки на душе у Мегрэ было тревожно. Поднимая руку к звонку, он почувствовал, как сжалось сердце. Он сам себе задавал вопрос, на какую статью закона он может сослаться. Ордера у него не было. Кроме того, сейчас ночь. Мог ли он объяснить мотивы своего вторжения, если единственным доказательством преступления являлся распухший нос флейтиста?
Как и флейтисту, ему пришлось позвонить три раза подряд. Потом голос за дверью спросил:
– В чем дело?
– Полиция! – неуверенно заявил Мегрэ.
– Минуточку. Только схожу за ключом.
Что-то щелкнуло. В особняке зажегся свет. Затем прошло еще несколько долгих минут ожидания.
– Это он, – подтвердил музыкант, тотчас же узнав голос говорившего.
Наконец загремела цепочка, заскрипел засов, показалась заспанная физиономия, и взгляд, мельком скользнувший по Мегрэ, остановился на Жюстене Минаре.
– Все-таки вы его задержали! – сказал мужчина. – Вероятно, он еще где-нибудь выкинул тот же фортель?
– Разрешите войти?
– Если вы считаете это необходимым. Попрошу вас не шуметь, чтобы не разбудить весь дом. Пройдемте сюда.
Слева над тремя мраморными ступеньками поблескивала двухстворчатая застекленная дверь, выходившая в холл с колоннами. Впервые в жизни Мегрэ попал в дом, роскошь и величавость которого напоминали резиденцию по меньшей мере министра.
– Вас зовут Луи?
– Откуда вы знаете?
Луи открыл дверь не в салон, а в комнату для слуг. Он был полуодет. Наспех натянутые брюки и белая ночная сорочка с красной вышивкой на воротнике создавали впечатление, будто он только что встал с постели.
– Мосье Жандро-Бальтазар дома?
– Который из них, простите? Отец или сын?
– Отец.
– Мосье Фелисьен еще не возвращался. А мосье Ришар, его сын, должно быть, давно спит. Прошло не более получаса, как этот пьяница… Луи был рослый, плечистый мужчина. Он выглядел лет на пятьдесят. Подбородок его был выбрит до синевы, над глазами с очень темными зрачками нависли невероятно густые пышные брови.
