Никто ему не верил. Во всем виноват комиссар полиции. Ведь это он не хотел, чтобы расследование носило официальный характер! И почему госпожа Мегрэ, подойдя к нему, сдернула с него одеяло и разразилась хохотом?
Это – нервное, прежде с ней такого не бывало. Потом, закрыв глаза, он прислушивался, как она ходила тихонько по комнате, стараясь не шуметь. Разве он мог поступить иначе? Пусть они позволят ему поразмыслить. Пусть дадут ему карандаш и бумагу. Хоть клочок бумаги, неважно какой… Представьте себе, вот улица Шапталь… Она очень коротенькая… Хорошо… Времени чуть больше часа ночи, на улице ни души… Простите, кто-то здесь есть. Это Дедэ за рулем своего автомобиля. Заметьте: Дедэ не выключил мотор. Для этого могут быть две причины. Первая: он остановился лишь на несколько минут. Вторая: он намеревался тотчас же уехать. Ведь машину, особенно когда прохладно – а ночью в апреле достаточно прохладно, – трудно завести.
Пусть его не перебивают! Дальше. Вот этот квадратик – дом Бальтазаров. Он говорит: Бальтазаров, а не Жандро – так будет правильнее… По существу, это семья Бальтазаров, деньги Бальтазаров, драма Бальтазаров.
Если автомобиль Дедэ стоит у дома, значит, есть причина. Причина в том, что Дедэ привез сюда графа и должен увезти его.
Это очень важно. Не перебивайте… Совершенно незачем класть ему какую-то штуковину на голову и кипятить воду в кухне. Он прекрасно слышит, как кипятят воду на кухне. Все время кипятят воду, и, в общем, это ему надоедает и мешает думать.
А раньше, когда граф посещал Лиз, Дедэ его сопровождал? Вот что важно было бы узнать. Если нет, тогда этот ночной визит – особый визит.
Почему госпожа Мегрэ опять хохочет? Что в этом смешного?..
А Жюстен Минар попал в сети Жермен. Она, наверное, его еще держит в своих лапах, и он не скоро выпутается. Что скажет Кармен? Он ее никогда не видел. Существует масса людей, которых он никогда не видел.
Это несправедливо. Когда человек ведет тайное следствие, он должен иметь право видеть всех людей, видеть их душу.
Пусть ему вернут карандаш… Этот квадратик – комната. Комната Лиз, разумеется. Неважно, какая в ней мебель. Ни к чему рисовать мебель. Это все усложнит. А вот ночной столик нарисовать надо, потому что в ящике или сверху лежит револьвер.
Теперь дальше. Была Лиз в постели или еще не ложилась? Ждала она графа или не ждала? Если она уже легла, то ей пришлось извлечь револьвер из ящика.
Не сжимайте так голову, черт возьми! Невозможно думать, когда на голову наваливают гири!
Неужели уже наступил день? Не может быть! А это кто? В комнате появился какой-то маленький лысый человечек, которого он знает, но имени вспомнить не может. Мадам Мегрэ говорит шепотом. Ему засовывают какой-то холодный предмет в рот.
Смилуйтесь!.. Ему же надо сейчас выступать перед судом, а он, пожалуй, и слова вымолвить не сумеет. Лиз Жандро будет хохотать. По ее мнению, если ты не член клуба Гоха, грош тебе цена!
Надо сосредоточиться на этом квадрате. Вот кружок – это Лиз. В их семье только женщины наследуют характер старого Бальтазара, отшельника с авеню Дю Буа. Старик сам так утверждал… Кто-кто, а уж он-то в этом разбирался… Тогда почему же она бросается к окну, отбрасывает занавес и зовет на помощь?
Минутку, минутку, господин комиссар… Не забывайте о Минаре, флейтисте, ибо как раз Минар нарушил все планы… Никто еще не успел выйти из дома, когда Минар позвонил в дверь, и пока он вел переговоры с Луи, мужской голос произнес на лестнице: «Живее, Луи!»
И автомобиль Дедэ уехал. Внимание! Он уехал недалеко, только обогнул квартал. Значит, Дедэ ждал кого-то.
Но вот он вернулся. Удовлетворен ли он тем, что увидел, объезжая квартал? Он остановился? Сел ли в автомобиль человек, которого он дожидался?
Черт возьми, пусть его оставят в покое! Он не желает больше пить! С него хватит! Он работает. Вы слышите? Я работаю! Я восстанавливаю все в памяти!
Ему жарко. Он отбивается. Он никому не позволит над ним издеваться, даже собственной жене. Просто до слез обидно. Ему действительно хочется плакать. Совершенно незачем так его унижать. И вовсе не следует презирать его и смеяться над каждым его словом только потому, что он сидит на тротуаре.
Ему больше не разрешат вести следствие. Ведь и это дело ему поручили без особой охоты. Его ли вина, что если хочешь узнать человека поближе, приходится иногда с ним выпить?
– Жюль!
Он отрицательно качает головой.
– Жюль! Проснись… Чтобы их наказать, он не откроет глаз. Он стискивает зубы. Он хочет, чтобы у него был свирепый вид.
– Жюль, это…
А другой голос говорит:
– Ну же, мой милый Мегрэ!
Он сразу забывает свою клятву. Освобождаясь от тупого напряжения, он словно ударяется теменем о потолок и, поднеся руку к голове, обнаруживает, что она вся забинтована.
– Простите, господин комиссар…
– Приношу свои извинения, что разбудил вас.
– Я не спал.
Жена тоже здесь, она улыбается и делает ему из-за спины господина Ле Брэ какие-то знаки, смысл которых он не понимает.
– Который час?
– Половина одиннадцатого. Сегодня утром я узнал о случившемся.
– Они написали рапорт?
Рапорт на него! Это его оскорбляет. Рапорты он сам умеет писать и прекрасно знает, как это делается:
Этой ночью, в четверть двенадцатого, совершая обход по авеню Де Ваграм, наше внимание привлек… А дальше, наверное, идут такие слова: …некий субъект, валявшийся на тротуаре и заявивший, что он зовется Мегрэ Жюль-Амедэ-Франсуа… Комиссар был, как всегда, свежевыбрит, одет во все светло-серое, с цветком в петлице. До Мегрэ донесся запах портвейна – он знал, что комиссар выпивает по утрам рюмку-другую этого вина.
– Полиция на Северном вокзале успела задержать их.
Вот так штука! О них он совсем было забыл! Ему сейчас очень хочется повторить любимые слова флейтиста: «Какое это имеет значение».
Правильно. Никто из них не интересует сейчас Мегрэ: ни Дедэ, ни Люсиль, ни даже боксер, который чуть не убил его «тупым предметом», как, должно быть, говорится в рапорте.
Ему неловко, что он лежит в постели перед своим начальником, и он высовывает ноги из-под одеяла.
– Лежите спокойно.
– Уверяю вас, я прекрасно себя чувствую.
– Врачи тоже так думают. Тем не менее вам необходимы еще несколько дней покоя.
– Ни за что!
У него хотят отнять начатое им дело! Ему все ясно. Нет, он не допустит!
– Успокойтесь, Мегрэ!
– Я спокоен, совершенно спокоен. И я знаю, что говорю. Ничто не помешает мне подняться.
