— А Шабю был меценатом? — невинным голосом осведомился Мегрэ.
— Оскар был очень богат. Он прямо-таки греб деньги лопатой. Я и подумал, что он мог бы мне помочь…
— И написали об этом?
— Да.
— В то время, когда он был любовником вашей жены?
— Одно другого не касается.
— Это произошло после того, как вы их застали?
— Точно не помню, но полагаю, что да. Откинувшись в кресле, Мегрэ уминал большим пальцем табак в своей трубке.
— А вы в то время уже были любовником Жанны Шабю?
— Я так и думал, что вы меня не поймете. О наших отношениях вы судите с точки зрения старой буржуазной морали, которая теперь не в моде у людей нашего круга. Для нас сексуальные связи не имеют никакого значения.
— Отлично вас понимаю. Иначе говоря, вы обратились с просьбой к Оскару Шабю только потому, что он был богат?
— Совершенно верно.
— С таким же успехом вы могли бы обратиться к любому промышленнику или банкиру, с которым не были знакомы?
— Да, если бы оказался в безвыходном положении.
— А разве ваше положение было безвыходное?
— Я задумал крупное издание, посвященное некоторым видам азиатского искусства.
— В этих письмах есть фразы, о которых вы теперь сожалеете?
Кокассону было не по себе, но ему еще удавалось сохранить видимость собственного достоинства.
— Я сказал бы, они могут быть неверно истолкованы.
— Конечно. Люди поверхностные, например, кто не принадлежит к вашему кругу и кому не хватает широты взглядов, могли бы усмотреть в этом шантаж. Правильно я вас понял?
— Более или менее.
— Вы были очень настойчивы?
— Написал три-четыре письма.
— Все по тому же вопросу? И за довольно короткий промежуток времени?
— Я торопился пустить книгу в производство. Один из лучших знатоков восточного искусства уже представил мне текст.
— И Шабю дал вам денег? Кокассон покачал головой:
— Нет.
— Вы были разочарованы?
— Да. Этого я не ожидал. Видимо, знал его недостаточно.
— Он был черствый человек, не так ли?
— Черствый и высокомерный.
— Он ответил вам письмом?
— Даже не дал себе труда написать. Однажды вечером, когда у него на коктейле собралось человек тридцать, я подошел к нему в надежде получить, наконец, ответ.
— И он вам ответил?
— По-хамски: повернулся к гостям и сказал так громко, что все могли услышать: «Да будет вам известно, что мне глубоко наплевать на Мег, а тем более на ваши шашни с моей женой. Перестаньте же вымогать у меня деньги!»
Лицо Кокассона, поначалу бледное, теперь порозовело, а длинные пальцы с холеными ногтями немного дрожали.
— Видите, я вполне откровенно рассказываю о нем. А мог бы помолчать, посмотреть, как повернутся события.
— Иначе говоря, пока не найдутся письма?
— Неизвестно, в чьи руки они попадут.
— Вы встречались с Шабю после того вечера?
— Да, дважды. Нас с Мег продолжали приглашать на площадь Вогезов.
— И вы ходили? — пробормотал Мегрэ с притворным восхищением. — Вы не очень-то злопамятны.
— А что оставалось делать? Шабю был скотиной, но в то же время был сильной личностью. В нашем кругу он унижал не только меня. У него была потребность чувствовать свое превосходство, к тому же он добивался, чтобы его любили.
— Значит, вы надеетесь, что я верну вам эти письма?
— Я предпочел бы, чтобы они были уничтожены.
— И ваши письма и письма вашей жены?
— Письма Мег могут показаться, я полагаю, слишком страстными, даже откровенно эротическими. Что до моих, то, как я уже говорил, их могут неверно истолковать.
— Я посмотрю, чем смогу вам помочь.
— Вы их уже нашли?
Мегрэ не ответил, встал и, давая понять, что разговор окончен, подошел к двери.
— Кстати, — спросил он, — у вас есть пистолет калибра шесть тридцать пять?
— У себя в магазине я держу пистолет. Он уже много лет лежит в одном и том же ящике, и я даже не знаю его калибра. Не люблю оружие.
— Благодарю вас. И еще один вопрос. Знали ли вы, что ваш друг Шабю бывал каждую среду на улице Фортюни?
— Знал. Нам с Жанной случалось этим пользоваться.
— Все. На сегодня хватит. Если понадобитесь, я вас вызову.
Кокассон удалился, гордо вскинув голову. Вернувшись к столу, комиссар снял трубку и попросил телефонистку соединить его с домом на площади Вогезов.
— Госпожа Шабю? Говорит комиссар Мегрэ. Простите, что беспокою, но в связи с разговором, который только что происходил у меня в кабинете, я должен задать вам несколько вопросов.
— Пожалуйста, но только покороче: я очень занята. Решено, что похороны будут завтра, в самом узком кругу.
— А церковный обряд состоится?
— Только краткая панихида и отпущение грехов… Я известила об этом лишь самых близких друзей и нескольких сотрудников мужа.
— В том числе Лусека?
— Я не могла поступить иначе.
— И Лепетра?
— Конечно. И личную секретаршу мужа, эту худенькую девушку, которую он называл Кузнечиком. На кладбище Иври мы поедем в трех машинах.
— Известно ли вам, где у вашего мужа хранилась личная переписка?
Последовала довольно долгая пауза.
— Представьте, я никогда об этом не думала и теперь пытаюсь сообразить. Оскар получал очень мало писем на домашний адрес. Ему чаще писали на набережную Шарантон. Вы имеете в виду какие-нибудь определенные письма?
— Ну, например, письма от друзей, от женщин.
— Если он их сохранял, они должны лежать в его личном сейфе.
— А где он находится?
— В гостиной, в стене за его портретом.
— У вас есть ключ?
— Вчера ваши люди доставили мне одежду, которая была на муже в среду. В одном из карманов оказалась связка ключей. Я заметила среди них ключ от сейфа, но потом об этом не думала.
— Не стану больше отнимать у вас время сегодня, но после похорон…
— Можете позвонить мне завтра, во второй половине дня.
— Настоятельно прошу вас ничего не уничтожать, ни малейшего клочка бумаги.
А вдруг ее охватит любопытство и ей уже сегодня захочется открыть сейф, чтобы взглянуть на эти пресловутые письма?..
