— Ну как?
— Довольно любопытная особа. А вы верите тому, что она говорит?
— Безусловно.
— Нельзя сказать, чтобы она особенно горевала.
— Это придет. Может быть уже сегодня ночью, когда она ляжет спать одна. Поплачет, вероятно, и горничная: она наверняка спала с хозяином.
— Маньяк он был, что ли?
— В какой-то мере да. Есть люди, которым такие любовные связи необходимы, чтобы поверить в себя. Его жена очень верно это подметила… Едем теперь к старому Дезире. Только бы он еще не закрыл уже свой кабачок.
Они подкатили к бистро «В маленьком Сансере» как раз в ту минуту, когда седой человек в синем фартуке из плотной ткани опускал железные шторы. Сквозь приоткрытую дверь виднелись стулья, поднятые на столы, опилки на полу и грязные стопки на оцинкованной стойке.
— Закрыто, господа.
— Нам необходимо поговорить с вами.
— Со мной? А вы кто такие будете?
— Мы из уголовной полиции.
— Вот оно что! Какие же у меня могут быть с вами дела? — Старик нахмурился. — Ну что ж, заходите.
Вошли в бистро. Дезире запер дверь. Большая печь в углу излучала тепло.
— Речь не о вас, а о вашем сыне. Дезире недоверчиво смотрел хитроватыми глазами крестьянина.
— И что же натворил мой сын?
— Ничего. С ним стряслась беда.
— Я всегда говорил ему: не гоняй на большой скорости. Тяжело ранен?
— Не ранен — убит.
Старик ушел за стойку. Молча налил себе виноградной водки, одним глотком осушил стопку.
— Выпьете? — спросил он.
Мегрэ утвердительно кивнул. Лапуэнт отказался: он терпеть не мог виноградной водки.
— Как это случилось?
— Его застрелили из пистолета.
— Кто?
— Это я и выясняю.
Морщинистое лицо старого Шабю осталось бесстрастным, только взгляд еще больше посуровел.
— Невестка знает?
— Да.
— Что она говорит?
— Ей известно не больше, чем нам.
— Шестой десяток лет я стою за этой стойкой… Идите за мной. — Старик провел их в кухню и зажег свет. — Посмотрите.
На стене висела фотография мальчугана лет семи-восьми, с обручем в руке. На другом снимке тот же мальчуган был уже в костюмчике для первого причастия.
— Это он. Тут, на антресоли, и родился. В этом же квартале бегал в начальную школу, потом в лицей. Дважды проваливался на выпускных экзаменах. Стал агентом по сбыту вин. Стаптывал башмаки, бегал по домам. Потом виноторговец из Макона взял его помощником в парижскую контору. Оскару не всегда сладко жилось, поверьте, он немало погнул спину. Женившись, он едва мог прокормить жену.
— Он ее любил?
— А как же! Она служила у его хозяина машинисткой. Сперва они устроились в тесной квартирке на улице Сент-Антуан. Детей у них не было, Оскар готовился завести свое дело, но я ему не советовал: был уверен, что он прогорит. А вышло наоборот: ему повезло. За что ни возьмется — во всем удача. Видали на Сене его баржи с «Вином монахов»? Впрочем, чтобы выбиться наверх, одной удачи мало. Надо быть крутым, никому не давать спуску. Его богатство обернулось нищетой для многих мелких торговцев, и хоть он сам тут вроде бы ни при чем, врагов у него довольно. Люди есть люди.
— Вы хотите сказать, что покушение мог совершить кто-нибудь из разорившихся конкурентов?
— Скорее всего так.
Дезире не упоминал ни любовниц своего сына, ни их мужей. Интересно, он в курсе дела?
— Не назовете ли кого-нибудь, кто затаил на него обиду?
— Сам я ничего такого не знаю, на складах Берси вам смогли бы порассказать об этом. — Старик пожал плечами. — Сын слыл там за человека, с которым шутки плохи.
— Часто он вас навещал?
— Можно сказать, никогда. С тех пор, как он обзавелся собственным делом, мы перестали понимать друг друга.
— Вы не могли простить ему жестокости к людям?
— Это или другое — какая разница? — И неожиданно, слегка дрожащим указательным пальцем Дезире смахнул со щеки слезу, одну-единственную. — Когда можно будет взглянуть на него?
— Завтра утром в институте судебной медицины.
— Это там, внизу, на том берегу?
Старик снова наполнил стопки. Взгляд его был устремлен в одну точку. Мегрэ выпил и, простившись с Дезире, занял свое место в машине.
— Сначала отвези меня, потом уже поедешь к себе, — сказал он Лапуэнту.
Было около полуночи, когда он поднялся по лестнице и увидел жену, поджидавшую на площадке у приоткрытой двери.
— Ты не простыл? — обеспокоенно спросила она.
— Я почти не был на улице — раскатывал в машине.
— Но ты охрип…
— Но я же не кашляю. Насморка тоже нет.
— Посмотрим, что будет утром. А пока я приготовлю тебе грог и дам две таблетки аспирина… Твой мальчишка сознался?
Мадам Мегрэ знала, что Стирнэ убил свою бабку.
— Без всяких усилий с моей стороны.
— Убил из-за денег?
— Он безработный. Три месяца не платил хозяйке. Его согнали с квартиры.
— Садист?
— Какое там? Просто у него развитие десятилетнего ребенка. Не отдает себе отчета ни в том, что случилось, ни в том, что его ждет. На вопросы отвечает без уверток и старательно, как школьник.
— Выходит, он невменяемый?
— К счастью, решать это не мне, а суду.
— Кто будет его защищать?
— Как всегда, адвокат из начинающих, никому в суде не известный: у мальчишки всего три франка в кармане… Но задержался я не из-за него, а из-за человека весьма заметного. Его застрелили, когда он выходил из самого шикарного дома свиданий в Париже…
— Ну, я пошла варить грог, а то уже вода кипит.
Мегрэ стащил с себя волглую одежду, натянул пижаму и, поколебавшись, набил трубку. Вместе с привычным вкусом и запахом табака он ощутил противный привкус простуды.
Глава 2
Когда жена, принеся утреннюю чашку кофе, коснулась рукой его плеча, Мегрэ испытал, как в детстве, соблазн пожаловаться на недомогание, чтобы ему разрешили еще немного поваляться в теплой постели.
Голова болела, ломило в висках. Лоб покрылся испариной. Оконные стекла заливал ровный молочно-белый свет, словно они были матовыми.
Мегрэ выпил кофе и решил вставать. Ворча, он подошел к окну взглянуть, что делается на улице. В утреннем тумане мелькали первые редкие прохожие. Засунув руки в карманы, они торопились в метро.
