— Сомневаюсь. Да, Илья, хочу тебя поздравить! Ты пустил под откос судьбу нашей дочери. Ради Бога, общайся с ней как хочешь, не советуйся со мной, и посмотрим, как еще ты отравишь ей жизнь, каким еще гадостям научишь.
1993 год
Альберт Моисеевич ухаживал скромно, но настойчиво. Пока роман удавалось хранить в тайне от коллег, они вели себя очень сдержанно, обращаясь друг к другу исключительно на вы и по имени-отчеству, хотя вся больница называла Альберта «Моисеич». Он часто забегал к Жанне в кабинет, но это никого не удивляло: все хорошие врачи стремились сами посмотреть снимок, причем до описания рентгенолога, чтобы не идти на поводу у его заключения.
Он появлялся на пороге, веселый, встрепанный, в мешковатой хирургической форме, и Жанна чувствовала, как по телу разливается уютное тепло. Она ставила снимок на негатоскоп, Альберт склонялся к ней якобы для того, чтобы внимательнее рассмотреть детали рентгенограммы, а сам украдкой целовал ее в шею и шептал что-нибудь смешное и нежное.
Иногда совал в карман шоколадку или пирожок из буфета.
Жанна не могла ходить с ним на свидания из-за Верочки, потому пришлось представить его соседкам в качестве официального ухажера. Альберт стал приходить к ней запросто, почти каждый вечер. Он мирно пил в кухне чай, ожидая, пока Вера уснет, слушал жалобы соседок на здоровье и без всякого сопротивления осматривал их артритные коленки. Потом Жанна приглашала его в комнату, и они устраивались на подоконнике, разглядывали друг друга в мягком свете летних сумерек и целовались. Его большие руки невесомо касались ее плеч, и Жанна чувствовала жар его пальцев сквозь тонкий ситец халатика. Насколько развязным Альберт был на людях, настолько нежным и сдержанным — наедине с ней. Его прикосновения не могли обидеть, смутить, они вызывали не плотское желание, а ответную нежность.
В его руках Жанне было тепло и спокойно, забывались все житейские трудности, и плохое, тяжелое прошлое улетучивалось, исчезало, как капля росы под лучами солнца. «Все будет хорошо, — думала она, склоняя голову на костлявую грудь Альберта, слушая ровное биение его сердца, — все будет хорошо».
Она спрыгнула с подоконника посмотреть на Верочку. Та крепко спала, сжимая в объятиях плюшевого медведя, старого, полысевшего на швах. Игрушку подарила ей соседка, и Верочка сразу прикипела к мишке душой. Многие дети, даже имея кучу самых новых, самых лучших игрушек, обожают одну, старую и ободранную, и ничего милее для них нет.
Жанна поправила на дочке одеяло и вернулась к Альберту.
— Ты хочешь остаться? — спросила она просто.
Он помолчал, потом тяжело вздохнул и встал. Положил руки ей на талию.
— Очень хочу, ты же видишь, Жанна. Только не думаю, что ты сама этого хочешь…
— Альберт, я…
— Я знаю. Ты думаешь, что уже пора, что если ты сейчас не оставишь меня, я найду другую женщину, но ты не хочешь спать со мной, правда? Если мы ляжем, ты будешь переживать, а я не хочу, чтоб ты переживала. Я хочу, чтобы тебе было спокойно рядом со мной.
— Мне спокойно, ты даже не представляешь, как спокойно. У меня такое чувство, будто я знаю тебя всю жизнь…
— И я. Жанна, я полюбил тебя. Я сам не думал, что смогу любить так сильно. — Альберт вздохнул. — Я не знал, что такое бывает. Мне так хорошо с тобой, я так счастлив, когда ты рядом, что я почти не думаю про постель. Это правда.
Она положила руки ему на плечи. Плечи были очень худые и костистые.
— Я тоже тебя люблю.
— Я знаю. Я чувствую, ты доверяешь мне, и не хотел бы твое доверие… нарушать. — Он виновато улыбнулся. — Не хотел бы, чтобы ты думала, будто я с тобой ради постели. Это не так. Давай потерпим.
— Давай, — с радостью согласилась Жанна.
— Я скоро улажу формальности с разводом, и мы поженимся. Ты же выйдешь за меня замуж, да?
Она энергично кивнула.
— Тогда и наверстаем. Не хочу хвастаться, но любовник я хороший, не сомневайся.
Глава восьмая
Второй день валил снег, белые хлопья тихо и медленно опускались на памятники, превращая их в маленькие сугробы, из которых выглядывали только углы обелисков и верхушки крестов. Толстые от снега ветки клонились вниз, и дорожку совсем замело, осталась узкая глубокая тропинка, протоптанная немногочисленными посетителями.
Снег падал на Ванины плечи, на шапку, делая его таким же белым, как все вокруг. Шарф от дыхания заиндевел и царапался, и от холода немного ныли пальцы ног.
Возле Зоиной могилы он увидел человека. Тот стоял, облокотясь на оградку, и, видно, задумался так глубоко, что не заметил, как Иван подошел.
— Здравствуйте!
— А? — Человек обернулся, и Ваня узнал Якова Михайловича Розенберга, институтского друга Зои, знаменитого пластического хирурга. — Привет, Иван.
Анциферов удивился, что Яков Михайлович помнит, как его зовут: несколько раз они с Зоей навещали Розенберга в его загородном доме, но Иван почти не принимал участия в беседах старых друзей. Он купался, спал в гамаке и под руководством красивой молодой жены Розенберга таскал камни для альпийской горки.
Мужчины постояли молча, каждый думал о своем. Яков Михайлович замерз, стал подпрыгивать и шмыгать носом.
— Вы идите, а я тут еще побуду, — сказал Иван. — Снег смету.
— Не надо. Пусть будет. Так ей теплее…
Ваня кивнул.
— Яков Михайлович, давно хотел вас поблагодарить, что за могилой ухаживаете.
— Я? Прости, но я здесь первый раз…
— Но вы же платите кому-то за цветник и за все.
Розенберг покачал головой:
— Увы, нет. Не подумал как-то. Хотя и мог бы.
— Да нет, тут присмотр хороший. Наверное, родственницы какие-нибудь. Да и я ухаживаю.
Розенберг выбрался на дорожку и курил там, дожидаясь Ивана. Нежные белые розы, которые он положил на могилу, быстро исчезали под снегом, Ваня пристроил рядышком свои цветы, сожалея, что и их минут через пятнадцать не станет видно.
— Вот и повидались, — шепнул он, прикоснувшись к холодному камню, — не думай, я тебя помню.
Розенберг вовсю скакал на дорожке, размахивая руками.
— Ну и дубак! — воскликнул он. — Давно такого не помню.
Ваня рассеянно кивнул. Тропинка была слишком узкой для двоих, и они пошли гуськом. Замерзший Яков Михайлович почти бежал, отчего все время оступался в снег.
— Полные ботинки набрал, — пожаловался он возле машины. — Садись, Ванюша, подвезу. А то поехали ко мне.
— Что вы, Яков Михайлович! — Машина была шикарной, просто вызывающе роскошной, и Ваня оробел.
— Правда, поехали! Дианка у родителей, так что посидим вдвоем, как говорится, sans les dames
[2]
. Помянем Зоечку.
