— Чем теперь поможешь? Только если я сейчас не знаю, как повернуться, что будет, когда он родится? Он же будет знать, что я его папа! А мне лишний раз посмотреть на него будет тяжело! Или я начну его воспитывать, а жена мне скажет: «Не лезь, это мой ребенок, сама знаю, что с ним делать!»
— И очень глупо будет с ее стороны! Знаешь, Вань, откровенность за откровенность. Мои дети, они ведь тоже не мои в биологическом смысле. Правда, я узнал об этом гораздо позже, когда они почти выросли. — Розенберг подумал и налил еще виски: себе — целый стакан, а Ивану плеснул на донышко. — Тебе хватит.
— Да, пожалуй…
— Я сначала чуть с ума не сошел, — признался Яков Михайлович. — Все, думаю, предали, оскорбили, а потом опомнился. Дети-то ни при чем! А тебе даже проще, ты с самого начала все знаешь.
— Толку-то от того знания! Я, дурак, думал, мне будет все равно, типа отец не кто зачал, а кто воспитал, а на самом деле очень даже не все равно! Я не говорю, что моя жена должна была хранить девственность до свадьбы, все мы люди, в конце концов… Но это уж слишком! Мне казалось, я легко это выдержу, а теперь выясняется, что нет! Не очень… выдерживаю.
Розенберг покачал головой:
— Нет такого груза, который человек бы не вынес! Хочешь убежать от трудностей — беги, только неизвестно, будет ли в другом месте тебе лучше. Жизнь, она ведь легкой не бывает… Знаешь пословицу: «Горя бояться, счастья не видать»?
— Знаю.
— Вот то-то же! Ты, Ваня, делаешь хорошее дело. Дал ребенку отца, женщине — мужа. А на хорошее дело Бог тебе всегда даст столько сил, сколько нужно. Сейчас тяжело, да, но ты потерпи, и откроется второе дыхание.
Иван хмыкнул. Сколько раз он говорил себе это после Зоиной смерти! Сколько раз убеждал себя, что нельзя сдаваться, нужно двигаться вперед, даже если ты почти убит. Стиснув зубы, он полз сквозь вязкую пелену горя, мечтая только упасть и никуда дальше не ползти, чтобы эта пелена поскорее уничтожила его. Но он победил себя, заставил выбраться… Только куда? На сухой островок бесчувствия? В обманчиво тихую топь лжи?
— Я могу только одно тебе посоветовать, — сказал Розенберг осторожно и положил руки ему на плечи, — ты их не люби! То есть, — поправился он, поймав недоуменный взгляд, — не заставляй себя их любить. Не жди, что общество жены и рождение ребенка принесут тебе нечеловеческую радость, и не злись на них за то, что этой радости нет. Просто исполняй свой долг мужа и отца, и у тебя будет самая большая радость в жизни — чистая совесть. Это же счастье, когда человек знает, что ему не в чем себя упрекнуть.
Ваня встал:
— Как там девиз тевтонских рыцарей? Делай, что должен, и будь что будет!
— Вот именно.
— Спасибо, Яков Михайлович! Вы мне очень помогли. Правда! — Ивана качнуло, пришлось схватиться за край стола. — Наверное, пойду я?
— Хорошо, иди. Я оставлю тебе визитку — вдруг надумаете приехать. Еще не знаю, где мы в Лондоне будем жить, но, думаю, на недельку приютить молодую семью всяко сможем. Сейчас вызову тебе такси…
— Зачем? Я на маршрутке поеду.
— Поезжай, Ваня, поезжай. Если хочешь сегодня ночевать в вытрезвителе, непременно поезжай. Ты же на ногах не стоишь! — Розенберг заметался по кухне в поисках телефона. — Эх, не умеет пить молодежь! Богатыри, как говорится, не вы!
Мобильный телефон звонил громко и назойливо, но Алисе не хотелось ни с кем разговаривать. Она писала для Вани статью, мысль только оформилась в голове, и Алиса боялась: если она отвлечется, потом не вспомнит, что хотела написать. Не обращая внимания на звонки, она быстро застучала по клавишам. Хорошо бы закончить сегодня, тогда Ванька первый раз в жизни сдаст на кафедру материал без опозданий.
Уволившись с работы, Алиса обнаружила у себя бездну свободного времени, а сидеть сложа руки она не привыкла. Как-то во время уборки взяла материалы Ванькиной диссертации, которые были разбросаны по всему дому, и неожиданно увлеклась. Разумеется, она, студентка третьего курса, многого не понимала, но за три дня с помощью учебника во всем разобралась. После чего ехидно осведомилась у мужа, зачем государство дает ему три года на то, что можно сделать за два месяца. Тот буркнул: «Вот и делай, если ты такая умная», — и Алиса то ли назло, то ли из спортивного интереса занялась его диссертацией. Материал был собран, а обобщить его, интересно подать и сделать выводы оказалось для нее детской игрой. Параллельно Алиса делала на его данных и собственную работу в студенческом научном обществе. Должна была получиться хорошая статья по острым психозам.
Когда наконец Алиса набрала эту зловредную ускользавшую мысль, телефон снова подал голос. «Нужно было поставить вместо противных звонков какую-нибудь песню», — подумала она, взяла трубку и… услышала низкий, волнующий голос Васильева.
Ох, почему только она никогда не смотрит на дисплей, кто ей звонит!
— Алиса? — Ее сердце сразу тоскливо сжалось. — Ты можешь говорить?
— Да…
— Я так давно тебя не видел… Соскучился.
«Я умираю без тебя!» — хотелось крикнуть ей, но неимоверным усилием воли удалось сдержанно произнести:
— Неужели?
— Да, Алиса, очень. Буквально места себе не нахожу. Мы можем увидеться?
— Зачем?
— Просто поговорить. Ты так внезапно исчезла…
— Я вышла замуж.
— Я знаю. Мне очень плохо без тебя, Алиса. Пожалуйста, давай встретимся… Очень прошу! Хочешь, пойдем в ресторан? Мы с тобой никогда не были в ресторане.
— Я обедаю дома, — высокомерно произнесла она.
— Ну хорошо. Знаешь кофейню на Загородном? Приходи туда к четырем.
Она промычала что-то неопределенное, похожее и на «да» и на «нет». Они распрощались.
До четырех оставалось полтора часа, значит, есть сорок минут собраться. Твердо решив, что никуда не пойдет, пусть Васильев пьет свой кофе в одиночестве, Алиса тут же заметалась по квартире, наводя красоту.
Нет, она пойдет на это последнее, прощальное свидание. И пусть Васильев увидит, что у нее все прекрасно, она счастлива и без него! Она замужняя дама, никакие Виталии Александровичи больше не тревожат ее покой, а если ему без нее плохо, то это его личное дело! Еще два месяца назад она просила, умоляла его не оставлять ее одну, но он был глух к ее мольбам! Теперь настала его очередь валяться у нее в ногах, и дура она будет, если лишит себя такого зрелища! Алиса красила глаза, стараясь, чтобы вышло не слишком ярко, и предвкушала, как холодно скажет: «Виталий, я люблю другого. Ты мне не нужен».
Ах, если бы это еще было правдой! Если бы она действительно любила мужа! А самое ужасное в том, что она хотела его полюбить и могла бы это сделать, если бы не Ванькино активное противодействие. Нет, он не делал ей ничего плохого, был всегда вежлив, но… Она видела, что совершенно не нужна ему и ему никогда не будет без нее плохо! Рядом с ней жил доброжелательный, но посторонний человек, человек, которого она не знала. Он пел в душе по утрам, любил огурцы с подсолнечным маслом и терпеть не мог жареную печенку. Свободные вечера он честно проводил дома, а на дежурствах… Бог его знает, что он делал на дежурствах, в окружении хорошеньких сестричек и молодых докториц! Он никогда не говорил с ней о любви. Что ж, Алиса знала, почему он женился, и не ждала признаний, но можно было хотя бы поговорить о том, хорошо ли им живется вместе, что он чувствует…
