– Нет, я не смог бы работать у тебя, – заявил он решительно. – Да ты и так говорил, что много взял людей из бывших подводников.
– Ну да. Хоть мой зам, муж Ларисы. Хороший парень, но, как говорится, паруса большие, а якорь слабоват.
– Вот видишь. Скажут еще – не мэрия, а морское царство какое-то.
Комиссаров усмехнулся.
Они неспешно обогнули площадь, купили по пирожку и стаканчику кофе в одиноком ночном ларьке. Маршрут почти пройден, можно расходиться по домам, и Нейман вдруг решился заговорить о том, что давно занимало его мысли.
Тот вызов, на котором Кристине пришлось констатировать смерть женщины от побоев мужа, оставил в его душе гнетущий осадок. И со временем это не забылось, Нейман почти против своей воли продолжал думать об этой несчастной судьбе, едва ли не чувствуя себя виноватым. Ведь он видел ее живой, видел именно тогда, когда она просила помощи, и ничего для нее не сделал. Может быть, она осталась бы жива, если бы он… Что? Вот этого Владимир Валентинович не знал.
Бывая в приемном отделении, он просматривал травматологический журнал, и там в графе «обстоятельства травмы» обязательно раз или два за сутки, а то и чаще, встречались скупые слова «избита мужем».
«Кем же надо быть, чтобы поднять руку на женщину? – недоумевал он. – Причем не на абстрактную женщину, а на самого дорогого, самого близкого человека, на родную жену! На мать твоих детей, в конце концов!»
С каждым ударом муж уничтожает в жене женщину, а в себе – мужчину. Остаются два униженных, озлобленных существа, полностью утративших способность радоваться жизни. Гнев и обида – вот единственные эмоции, которые они могут еще переживать. Последней отдушиной становится алкоголь, который, как говорится в одной рекламе, не меняет мир, меняет настроение. Беда не в побоях – синяки заживут. Беда в тяжелейшей психологической травме, которую получает женщина. С этой травмой она не может справиться самостоятельно, ей нужна помощь. А помощи нет.
– Глеб, а что у тебя делается по проблеме семейного насилия?
Комиссаров поморщился.
– И ты туда же. Что я могу делать? Стараюсь, чтобы милиция хорошо работала, не зажимала заявления. Если один человек лупит другого человека, он должен понести наказание, независимо от того, кем он этому человеку приходится – мужем, женой или двоюродным дядюшкой. Думаю, этого довольно.
– Но тут немного другая ситуация. Когда обидчик – родной муж. Даже если между ними вся любовь умерла, они вынуждены находиться бок о бок, в одной квартире.
– На этот случай существует развод. У женщины есть все возможности не только наказать злодея, но и избавиться от него. Если она этого не делает, я тут при чем? Чем еще я могу ей помочь? Подарить свой мозг?
– Нет, но… – Владимир Валентинович осекся.
Действительно, нельзя спасти человека, если он сам не хочет быть спасенным. Интуитивно Нейман понимал, что Глеб не прав. Точнее сказать, прав, но формально. А в суть вопроса вникать не хочет, у него полно других забот.
Владимир Валентинович давно заметил, что счастливые в семейной жизни мужчины, даже будучи добрыми и отзывчивыми людьми, обычно равнодушны к бедам одиноких или просто неудачливых дам. Горькая судьба матери-одиночки или брошенной женщины не вызовет у них сочувствия. Создать крепкую семью – это же так просто, если не получилось – сама виновата!
А Нейман, к сожалению, знал, что иногда это бывает очень непросто и совсем не зависит от твоей воли и желания. Тебе просто сообщают, что ты больше не нужен. И потом ты всю жизнь мучаешься – что ты сделал не так. И находишь тысячу ответов, среди которых нет ни одного правильного.
Глеб почувствовал, что Владимир Валентинович недоволен его равнодушием. Немножко поворчал для порядка, вспомнил старые пословицы «Муж и жена одна сатана», «Двое дерутся, третий не мешай». Заметил, что отношения между мужем и женой потому и называются личной жизнью, что это их сугубо личное дело, и властям нечего вмешиваться, если их об этом не просят или нет серьезного увечья. Нейман возразил, что женщины в нашей стране пока еще считаются слабым полом. Сколько продлится такое положение вещей, конечно, неизвестно, но лично Нейман привык относиться к женщине как к существу нежному и слабому, нуждающемуся в защите. Между тем если пьяный десантник получает по физиономии на дискотеке, общество с удовольствием берет на себя функцию возмездия, а обиженная женщина почему-то должна защищаться сама.
Кончилось тем, что Комиссаров предложил Владимиру Валентиновичу создать общественную организацию, которая боролась бы с семейным насилием, и посмотреть, что из этого получится.
– Помещение я дам, социальную рекламу организую. А дальше сам определяйся. Получишь опыт административной работы, может, войдешь во вкус и на должность переберешься. Или в депутаты.
Он знал, как удержать меня. Знал, как не порвать последнюю цепь, которая приковывала меня к нему. Цепь эта называлась «иллюзия счастливого брака». Никогда, ни при каких обстоятельствах, он не унижал меня публично. На людях мы с ним выглядели самой образцовой семьей, какую только можно представить. Мне всегда было очень важно мнение окружающих: слушая завистливые комплименты себе, как счастливой жене, я могла хоть на секунду вообразить себя таковой. Эта игра требовала от него известного труда – мы не всегда жили в отдельной квартире, но даже в условиях коммунального быта ему удавалось утаить шило в мешке. И я, черт побери, ценила его сдержанность. Я уважала усилия, которые он прилагал, когда его просто распирало от желания дать мне оплеуху, но он терпел, потому что мы были дома не одни. И я тоже училась сдержанности. Я научилась не кричать и не плакать от побоев. Мгновенно принимать веселый вид и навешивать на лицо счастливую улыбку при внезапном возвращении соседа. Между нами установилось болезненное, какое-то чудовищное взаимопонимание, словно между тайными любовниками. Мы берегли и скрывали нашу страсть от нескромных глаз… Почему я говорю «нашу»? Люди, много лет прожившие в браке, поймут меня. Со временем все становится общим.
После удачных, как бы это помягче сказать, акций он бывал со мной даже нежен. Наверное, тоже ценил мою готовность к сотрудничеству. Занимался со мной любовью добросовестно и изобретательно. Странное дело, в любовных делах он никогда не проявлял жестокости, то есть не был садистом в классическом понимании. Мы не практиковали ни хлыстов, ни наручников, ничего такого. Ему это было не нужно. Секс – одно удовольствие, а избить жену – совсем другое.
Любая женщина была бы довольна таким сексом. Любая, но не я. Мне было невозможно поверить в его искренность, и я, старательно изображая восторг, оставалась совершенно холодна. Могла бы и не стараться. Он делал все, что должен делать муж, и даже больше, если мне не нравится – сама виновата. Думаю, его бы нисколько не расстроило, если бы я обнаружила свою холодность.
Но я почему-то стеснялась, не хотела показать свою несостоятельность еще и по этой части. Лежала под ним и думала, как было бы прекрасно, если бы он умер. Одно время у него была опасная работа, и я часто мечтала о том, чтобы в один прекрасный день он с нее не вернулся.
