– Александр Кимович, поймите, это не от нас зависит, – уже примирительно сказал начмед.
– Дальше. Сто раз я писал о том, что нам необходим новый коагулятор
[1]
, а на инструменты просто страшно смотреть. Ничего не изменилось, как работали древними зажимами, так и работаем.
– Москва не выделяет фондов на новое оборудование.
– Ну да. Вот я и подумал, зачем обременять вас просьбами, которые вы не в состоянии выполнить? Какой смысл мне напрягаться, переводить бумагу, если от этого все равно ничего не меняется?
– И все же такое поведение недопустимо! Я ведь могу и выговор объявить, не боитесь?
– Не-а! Я ничего не боюсь. Это вы боитесь, что я плюну на все и уйду.
Начмед позорно удалился с поля брани. Он, конечно, бормотал в адрес Дубикайтиса всякие угрозы, но уже так, для формы, чтобы окончательно не потерять лицо.
Глава третья
Юля, запыхавшись, прибежала на работу. Она никак не могла привыкнуть к новому режиму и всегда опаздывала. Ведь, проводив мужа, надо спокойно выпить утренний кофе, привести себя в порядок, одеться… В родительском доме она открывала шкаф и находила там чистые, идеально отглаженные вещи, так что оставалось лишь продумать свой туалет, а теперь… То обнаружится, что на юбке отлетела пуговица, то блузка отвиселась на плечиках грубыми складками. Приходилось спешно устранять эти мелкие неполадки, и времени, отведенного на сборы, не хватало.
Вот и сегодня. Прием идет уже полчаса, а она только явилась на службу.
– Юлия Евгеньевна, на секунду!
Александр Кимович крепко взял ее за локоть и повел в комнатку, где они обычно пили чай.
– Но у меня народ сидит…
– Ничего, много времени я не отниму. Юлия Евгеньевна, – усадив ее, Дубикайтис стал прохаживаться по крошечной комнатушке, – принимая вас на работу, мы все думали, что существенно облегчим себе жизнь. До вашего поступления мы с Верой Борисовной получали немножко денег с вашей ставки, теперь их у нас отобрали, но объем работы с вашим появлением почти не изменился. Мы были так счастливы, когда вы пришли, а теперь оказывается, что радоваться нечему.
Она сидела, потупившись, и вертела в руках авторучку. «У меня в этом заведении несколько другие цели, чем прием ваших больных», – хотелось сказать ей.
Прием страшно утомлял ее. Общение с пациентами – бесцеремонными, желающими, чтобы Юля немедленно избавила их от хвори, – было почти невыносимым. На третий день работы она возненавидела людей, обращающихся к ней за помощью. Пациенты, кажется, платили ей тем же.
– Вы принимаете по пятнадцать человек в день! Пятнадцать! Это капля в море. Для сравнения: у меня средний показатель шестьдесят пять человек, у Веры Борисовны – примерно столько же. Разве так можно, Юлия Евгеньевна?
– А как иначе? – вяло огрызнулась она. – Нужно же выслушать жалобы, собрать анамнез…
– Ничего подобного! Вам дается четыре минуты на больного, какой анамнез?
– Анамнез – важнейшая часть диагностического алгоритма, – сказала она менторским тоном. – Например, профессор Захарьин придавал сбору анамнеза первостепенное значение и иногда по два часа опрашивал больного.
Дубикайтис засмеялся:
– Это когда ему шла почасовая оплата. А мы тут не профессора. Запомните, вы должны говорить три фразы: «Что болит?», «Показывайте!» и «Что вы хотите?» Все. Обязательно спрашивайте у человека, что он хочет, за участие он будет вам благодарен и не обидится, если вы не сможете удовлетворить его желание.
– Нет, я так не могу…
– Хорошо. Я понимаю, что вы – молодой специалист и не можете ставить диагнозы, как Вера Борисовна, лишь мельком взглянув на пациента. Но как бы неопытны вы ни были, вы можете вовремя приходить на службу. Для этого высокая квалификация не нужна. Потом. Вы уходите ровно в момент окончания рабочего дня, не считаясь с тем, что под вашей дверью сидит еще куча больных. Почему так?
– Знаете что, Александр Кимович? Я не только ваш сотрудник, но и мужняя жена. У меня много других обязанностей, и я не собираюсь гореть на работе, тем более за такую смешную зарплату.
– Что ж, возражение принимается. Оно было бы справедливым, если бы мы все тут являлись монахами без малейших проблесков личной жизни и в день получки уносили бы домой чемоданы денег. Но увы, все имеют семьи и зарабатывают столько же, сколько вы. Почему же вы должны быть на особом положении?
Ответить на этот вопрос Юля не могла. Она так привыкла с детства быть «на особом положении», что никогда не задумывалась, на каких основаниях занимает его. Просто принимала как данность.
– Я никогда не наказываю сотрудников рублем, – продолжал Дубикайтис, – но вы в этом месяце получите очень мало, голую ставку. Все доплаты идут за переработку по квитанциям
[2]
, а у вас по ним дефицит. Еще и задолжаете.
Юля фыркнула:
– Не нужны мне эти копейки!
– А вот это зря. Наши копейки очень дорого стоят, каждая из них оплачена тяжелым трудом.
Черт возьми, что происходит? Какой-то мальчишка, выскочка без роду и племени читает ей нотации, а она смиренно слушает, будто так и надо! Юля гордо выпрямилась, но вдруг поняла, что ей нечем ответить. Она смутно постигала, что неожиданно судьба занесла ее совершенно в другой мир, где деньги не делают, а зарабатывают, и в этом мире совсем другие законы. И судить ее будут именно по этим законам, а ее происхождение тут никого не волнует. Им наплевать, чья она дочка и чья жена.
– Хорошо, я постараюсь исправиться, – буркнула она.
Но самым обидным было другое. Пока она ни на шаг не приблизилась к своей цели.
Как ни мало понимала Юля в амбулаторной хирургии, этот диагноз был ей ясен.
– Абсцесс предплечья, – сказала она Елизавете, – пишите направление в стационар.
Поджав губы больше обычного, Елизавета попросила пациента подождать в коридоре.
– Юлия Евгеньевна, зачем в стационар? Сейчас вскроем, назначим антибиотики, и все.
– Он наркоман, болен СПИДом и гепатитом С. Не собираюсь я к нему притрагиваться! – отрезала Юля.
– Хорошо. Я выйду на минутку?
Вернувшись, Елизавета сказала:
