– Надо. Хочешь не хочешь, а сегодня мне придется напоить тебя.
– Ты очень рискуешь. Вдруг я подшофе буйная и начну приставать?
– О! Пей тогда скорее!
– Глупая шутка.
– Я не шучу.
Рыбаков привлек ее к себе, и Юля не нашла сил оттолкнуть его. Он теперь – чужой, обнимает ее только из жалости, но она имеет право на эту последнюю ласку. Всего минуту она позволит себе наслаждаться его надежным теплом и отпустит навсегда.
Они вместе последний раз, их сердца бьются в унисон, прежде чем навеки оторваться друг от друга. Оба запомнят именно этот горький, но счастливый миг разлуки, и в ее доверчивом поцелуе Филипп прочтет: «Я отпускаю тебя. Без злости и обиды, с пожеланием найти в мире счастье, раз сама не смогла дать его тебе».
– Однако я не должен забывать, что сегодня накачать тебя вином – моя цель, а не средство добиться взаимности, как это обычно бывает. Юля, прошу тебя… За мое здоровье!
– За твое здоровье – хоть яду! – Она браво опрокинула в себя вино. В голове немедленно зашумело. – Спасибо, Филипп. Очень вкусное вино, я обязательно допью всю бутылку. Честно. А ты иди. Тебя, наверное, ждут.
Филипп усмехнулся: на заводе его действительно очень ждут, но будут только рады, если он проведет вечер с женой и отложит карательные мероприятия на завтра.
Он взял пакетик сухого киселя и развел кипятком. В кухне сразу завоняло так, будто здесь сгнила тонна клубники. Юля поморщилась, но делать нечего. Лекарство и не должно быть вкусным.
– Давай по второй, пока стынет.
Ей было уже море по колено. Она вдохнула побольше воздуха, чтобы разразиться прочувствованной пьяной речью о том, что в ее чувствах к Рыбакову не осталось ничего личного и она будет только рада наблюдать со стороны за его новой жизнью… Но тут зазвонил телефон.
– Как ты себя чувствуешь? – тревожно спросил Дубикайтис. – Не тошнит?
– Пока нет. Затошнит, наверное, завтра, если я выпью все, что Рыбаков пытается в меня влить. Что с пострадавшим? Он жив?
– Стабильный. Бедро я ему вытянул, УЗИ сделали – в животе все спокойно. Ждем нейрохирургов из областной, что они скажут насчет головы. Но гемодинамику держит сам. Юля, а ты волосы уже остригла?
– Да. В медпункте обрили и отобрали на утилизацию, даже на память не дали сохранить.
– Что, прямо налысо обрили? – безжалостно уточнил он.
– Прямо налысо! Я не знаю, как теперь на работу пойду.
– Блин, жалко. Я в справочнике посмотрел, вроде брить голову не обязательно.
– Что?! Как – не обязательно?!
– Ну, это не точно, я могу и ошибаться, – заюлил Саня. – Филипп Владимирович, наверное, лучше знает, что делать.
Дубикайтис говорил еще что-то, но она уже не слушала. Швырнув трубку, она бросилась к Рыбакову:
– Ты что натворил?!
Тот начал оправдываться: раз радиоактивные частицы остаются на одежде, то на волосах – тем более.
– Господи, господи! – Юля металась по квартире, стараясь не натыкаться на зеркала. – А вдруг они больше не отрастут? Конечно, не отрастут, после облучения-то!
– Юля, ты ошибаешься. Наоборот, станут еще гуще.
– Молчи уж! Ты вообще понимаешь, что наделал? Ты так печешься о своей чести, а сам не знаешь, что для женщины потерять волосы в тысячу раз хуже, чем для тебя – твою дурацкую честь! В миллион раз хуже! Ты даже не представляешь, насколько это ужасно!
– Птиченька, я понимаю…
– Ах, понимаешь? – Она на ходу схватила бутылку и сделала добрый глоток. – Так ты специально заставил меня остричься, чтобы мне отомстить!
– Ты сама в это не веришь. – Рыбаков поймал ее и усадил к себе на колени. – Юленька, пожалуйста, не расстраивайся! Завтра же с утра поедем в город и выберем тебе самый лучший парик…
– Чтобы я вообще выглядела как чучело!
– Ну что мне сделать, чтобы ты успокоилась? Хочешь, куплю тебе колечко с бриллиантиком? Нет? С бриллиантом?
– С бриллиантищем! – категорически потребовала она. – Размером с мою голову, не меньше. А, он все равно не будет сверкать так же ярко, как моя башка!
Так приятно было ссориться с ним, удобно устроившись на его коленях! Господи, что же она делает, зачем затягивает расставание? Зачем позволяет их телам и сердцам срастаться?
Она решительно вскочила:
– Все, Филипп, иди.
– Куда?
– Как это – куда? – Тут Юля, как ни была пьяна, сообразила, что уходить-то следует ей. Это дом Рыбакова, где она так и не смогла стать хозяйкой. – Да, ты прав. Я сейчас уеду сама.
– Юля!!!
– Мы же разводимся, Филипп. Спасибо, что ты пришел помочь, но дальше я справлюсь сама.
– Юля, прости меня. Я не могу расстаться с тобой.
– А как же твоя честь?
– Обойдусь. Когда у мужчины есть такая жена, как ты, ему больше ничего не нужно.
Юля хмыкнула:
– Такая… лысая жена. То есть не важно, что я забрала твое мебельное производство, не важно, что втаптываю в грязь твое доброе имя. Ты все равно будешь со мной?
– Да, Юля. – Филипп смотрел на нее серьезно. – Я принимаю твое решение. Я остаюсь с тобой, если, конечно, тебя не смущает роль жены скромного учителя физики, или какую я там найду себе работу.
Порядком опьяневшая Юля издевательски расхохоталась:
– Капитулируешь?
– Если угодно.
– Угодно, угодно. – Она потянулась к сумочке и достала прозрачную папку с какими-то бумагами. – А вот и акт капитуляции.
– Что это?!
– Будь любезен. Это акт, согласно которому я возвращаю кухонное производство в собственность завода. Извольте расписаться, товарищ директор!
– Юля!!!
– А вот еще одна бумажка! – не унималась она. – Это документ, подписанный моим отцом, что ты полностью расплатился с выданным тебе кредитом.
– То есть… я больше ничего не должен? – Лицо Филиппа было белее бумаг, которые он недоверчиво крутил в руках.
– Ну ты читать-то умеешь?
Рыбаков встал и прошелся по комнате, словно сомнамбула. Потом налил себе стакан вина и выпил.
– Птиченька… – еле слышно пробормотал он. – Но как же Евгений Николаевич согласился?
– А как ему было не согласиться? – приосанилась она. – Ведь долг действительно выплачен. Ты же сам говорил, что проблема только в поставках древесины. Когда я подписала бумаги, папа распорядился возобновить поставки. Цех начал работать, и дело пошло как по маслу. Ведь у тебя уже все там было отлично налажено. Ты бы и сам мог узнать, что кредит выплачен на прошлой неделе, если бы соизволил поговорить с начальником цеха. Но он позвонил мне и сказал, что ты не принял его, поскольку больше не имеешь отношения к кухонному производству. Я решила: ну и ради бога, раз ты такой гордый!
