Открывая, он все косился на Люсинду с ее узлами, а она так
заробела, что слова не могла вымолвить, хотя ей всегда говорили, что она
«бойкая девчонка».
Он открыл дверь, потом стал открывать вторую – две двери,
чудно! – вошел, и обе двери с грохотом захлопнулись. Люсинда осталась на
площадке одна. Она просидела на подоконнике примерно с полчаса, переждала еще
каких-то людей, которые смотрели на нее как-то странно и уж точно недружелюбно,
а потом решилась – в основном из-за клубники.
Подтащив чемодан, сумищу и гитару, с которых она не сводила
глаз, опасаясь, что украдут, она позвонила в квартиру тети Верочки.
Лохматый парень в донельзя застиранных джинсах и голый по
пояс открыл дверь, осмотрел ее с головы до ног и хмыкнул.
Кроме джинсов, на нем ничего не было, и он что-то вкусно
жевал.
Люсинда старалась на него не смотреть.
– А я думал, это шутка, – сказал парень.
– А тетя Верочка здесь живет? – выпалила Люсинда, скосила на
него глаза и опять уставилась на свою гитару. – То есть Вера Петровна Окорокова
здесь живет?
– Ой, блин, – сказал парень без всяких эмоций в голосе. –
Нет ее тут, и фамилия ее не Окорокова, а Золотарева. А ты кто? Племянница из
Ростова, что ли?
Люсинда, перепуганная до смерти Золотаревой и тем, что тети
Верочки нет, едва нашлась, чтобы кивнуть.
– Ой, блин, – повторил парень. – Как в кино, ей-богу! Я-то
думал, что это шутка такая, а ты приехала, блин!…
– Я… приехала, – подтвердила Люсинда, начиная подозревать
неладное. – А тетя Верочка… на работе, да?
– Она здесь не живет, – морщась, сказал парень, – я тебе,
конечно, адрес могу дать, но…
– Адрес? – убитым голосом переспросила Люсинда Окорокова,
приехавшая поступать в консерваторию по классу вокала. – А… где она живет?
– Отсюда не видать, – сказал парень. В квартиру он ее не
приглашал. – На Чистых Прудах она живет. А чего ты приехала-то?
– По… погостить, – пробормотала Люсинда, решив, что про консерваторию
лучше пока помалкивать. – А как мне ее теперь искать?
– Ой, блин, – в третий раз сказал парень и некоторое время
молча ее рассматривал, а потом вздохнул, словно покорившись судьбе, и
посторонился:
– Проходи, ладно!
Позабыв про свои узлы, Люсинда кинулась внутрь, еле нашла
заветную дверь – парень за спиной длинно присвистнул, – заперлась и сидела там
долго. Выходить боялась от смущения и еще от страха, что ее выгонят, а она
очень устала, так устала, как никогда в жизни не уставала.
Парень, оказавшийся тети-Верочкиным сыном и, соответственно,
ее двоюродным братом, сестрицу не выгнал, хотя смотрел насмешливо и тоже совсем
безрадостно, как давешние люди на площадке.
Он ей объяснил, что тетя Верочка лет десять назад переехала
в старую бабушкину квартиру на каких-то там прудах – что за пруды еще, видать,
за городом, как же она, Люсинда, из-за города станет ездить в консерваторию?!
Еще он объяснил, что они ее не ждали, потому что так и не поняли, кто должен
приехать и зачем, они, собственно, никого не приглашали. Люсинда согласилась –
слышно было плохо, мать сильно кричала в трубку, когда звонила, а вся семья, и
дочка, и папа, и бабушка стояли вокруг с тревожными лицами и суфлировали,
помогая матери говорить, и она махала на них кухонным полотенцем, которое в
волнении стащила с плеча.
Парень налил ей чаю, довольно холодного, из какого-то
перевернутого баллона, стоявшего верхом на железном ящике, напоминавшем
компьютерный системный блок, а ей картошки хотелось, и хлебушка, и мяса! К чаю
ничего не было, только какие-то таблетки, про которые парень сказал
«заменитель».
Потом пришла его жена, и… дальше Люсинда не любила
вспоминать.
С тех пор прошло пять лет. Нет, даже почти шесть. Пять с
половиной, так будет вернее.
Тетя Верочка, когда Люсинда до нее добралась, разрешила ей
пожить у себя, потому что та ее развлекала, и еще потому, что делала абсолютно
всю домашнюю работу. В консерваторию она не поступила – вот ведь странность
какая! – ни по классу вокала, ни по классу гитары.
В консерваторию не поступила, и на работу ее никуда не
брали, пока Верочкина соседка Люба не договорилась с Ашотом, который дал
племяннице «точку» на Выхинском рынке. За пять с половиной прошедших лет
Люсинда сделала головокружительную карьеру – начала с помидоров, а нынче
продавала книжки и всякую мелочевку вроде щеток для волос «из натурального
палисандра», пластмассовых заколок «Гуччи», наклеек на ногти, тетрадок с
портретами Дэвида Бекхема, Таркана, Димы Билана и еще человека со странным именем
Серь Га. У нее была собственная палатка с обогревателем и ведром вместо
санузла, но это было гораздо лучше, чем весь день мыкаться на морозе, мерзнуть,
кричать сорванным, совершенно не пригодным для вокала голосом: «Самые лучшие,
самые спелые, самые свежие помидоры! Только с юга, вчера с грядки снимали!»
Целыми днями она торговала книжками, а по вечерам
придумывала песни вроде той, которую исполняла сегодня Олимпиаде, про любовь,
звезды и небеса. На улицу она почти не выходила, потому что у нее была «регистрация»,
а не прописка, а таких на московских улицах не очень любят, можно даже сказать,
терпеть не могут.
На беду, Люсинда Окорокова оказалась очень красива настоящей
русской красотой, которая если еще и сохранилась, то, должно быть, только в
Ростове. Высоченная, длинноногая, грудастая, с очень светлыми прямыми волосами
почти до пояса, Люсинда Окорокова была похожа на всех европейских киноактрис и
манекенщиц чохом. Бедный Ашот держался из последних сил, а его друг Димарик,
выполнявший роль телохранителя и «стоп-крана», принимавшего на себя тех, кто
пытался как-то освободиться от средневекового азиатского ига, заведенного на
рынке, уже почти не мог терпеть.
Положение вскоре стало бы совсем угрожающим, если бы не
соседка Люба, которая тогда поспособствовала ее трудоустройству. К Любе Ашот
относился с особым уважением, ибо она была гадалкой и давала ему ценные советы
в области бизнеса, а также в вопросах любви. Люба несколько охлаждала пыл
хозяев жизни и самой Люсинде сочувствовала.
Другая соседка. Олимпиада Владимировна Тихонова, тоже ей
сочувствовала и даже соглашалась слушать ее песнопения и все советовала уехать
домой, в Ростов.
Но как Люсинда могла уехать, когда в каждом письме мама
передавала ей приветы от всех давних подруг, у которых уже были мужья и дети, а
у некоторых и не по первому кругу, и осторожненько интересовалась, когда уже
они с папой и бабушкой смогут увидеть свою дочь «на телеэкране» и прослушать ее
выступления «по радиотрансляции»! Мама просила непременно предупреждать их,
когда трансляция состоится, чтобы они уж точно не пропустили и оповестили всех
соседей, подруг, друзей, чтобы и те могли насладиться.
