Потом Олимпиада пошла варить кофе, и Добровольский решил,
что должен спросить сейчас, потому что он за этим и пришел, – спросить и
получить ответы.
– Люся, – сказал он, когда Люсинда все-таки уселась и быстро
ложкой доела из миски весь салат с крабами, а потом пальцем вытерла стенки и
облизала палец со всех сторон. Глаза у нее сверкали, как у кошки, и она была
очень красива, просто глаз не оторвать. – Люся, я хочу задать вам вопрос, раз
уж я вас здесь застал.
– М-м?
– Когда Парамонов упал с крыши, вы были на площадке между
первым и вторым этажом. Что вы там делали?
Это было так неожиданно и так страшно – удар под дых, что
Люсинда даже сразу не поняла, что она тоже упала с крыши, как Парамонов.
Олимпиада вышла из кухни и стала в дверях.
Люсинда пыталась быстро придумать, что бы ей такое соврать,
но придумать не могла, и было совершенно понятно, что она собирается врать.
– Вы сказали, что ваша тетя смотрела телевизор, а вы вышли,
потому что услышали, как Парамонов упал. Но это не правда. Я смотрел с улицы на
ваши окна. У вас глухие железные ставни. Вы ничего не могли увидеть и тем более
услышать. Вы были без верхней одежды, значит, на улицу не выходили.
Люсинда посмотрела на него с совершенно несчастным видом.
Олимпиада медленно подошла к ней и спросила с изумлением:
– Люська?! Ты что? С ума сошла! Отвечай немедленно!
Но ответить она не успела. В дверь позвонили.
* * *
…Жорж Данс отворил дверь и очень удивился, увидев у себя на
пороге тетку с первого этажа.
– Здравствуй, милый, – ласково сказала та. – Можно мне
пройти-то?
Он подумал и посторонился, пропуская ее.
Она была большая, важная, в расписном балахоне, на котором
цвели заморские цветы и порхали заморские птицы.
На столе у него лежала рукопись – та самая! – и еще листочек
бумаги, на котором он вел свои подсчеты.
Жорж, потеснив на пороге комнаты тетку, бросился вперед и
проворно спрятал и рукопись, и бумажку в стол, задвинул ящик и повернулся к
столу спиной и сложил руки на груди.
– Что вам? – сухо спросил он тетку.
Он знал, что она гадает, но позабыл, как ее зовут. Вообще он
не любил, когда соседи совали нос в его дела. Кто их знает, что там у них на
уме, может, они роман его хотят украсть! Пронюхали, что он должен перевернуть
всю русскую литературу, и уже зарятся на его лавры и мировую славу! А может, и
вовсе недоброе затевают. Жорж знал, что на гениев то и дело бывают «гонения», и
был уверен, что и сам без «гонений» не обойдется, и ожидал их с мученическим смирением
и кроткой улыбкой – ему представлялось, что все гении именно так себя ведут.
Но все же лучше от соседей подальше, подальше!…
– Что-то ты грязью совсем зарос, милый, – пропела тетка
добрым голосом, а сама так и стреляла глазками по сторонам! Над глазами у нее
были нарисованы синие облака – наверное, ей казалось, что это очень красиво,
когда веки сверху закрашены синим. – А чего ж это Люсенька не приходит к тебе
убираться?
– Никто ко мне не приходит, – высокомерно ответил Жорж Данс
и придержал коленом ящик стола с рукописью, который все норовил самопроизвольно
выехать. – Что вам нужно?
Тетка еще пооглядывалась по сторонам и спросила
заговорщицким тоном:
– А хочешь, я тебе погадаю? Вот прямо сейчас погадаю,
касатик! Хочешь?
И, как фокусник кролика из шляпы, выхватила из кармана
расписного балахона колоду засаленных карт и длинной лентой перекинула их с
руки на руку.
Жорж смотрел на нее с ужасом.
– Да не надо мне гадать, зачем?!
– А это тебе, касатик, лучше знать – зачем? Хочешь, на
интерес тебе погадаю, на червонную даму, на дальнюю дорогу, на казенный дом? На
что хочешь, на то и раскину карты!
– Да ни на что я не хочу! Не надо мне ничего, зачем вы
пришли, уходите! – скороговоркой выпалил он.
– Не уйду, касатик, не уйду, не трясись! – Люба махнула
балахоном, прошла мимо Жени, уселась в кресло и положила ногу на ногу. Она была
довольно толстой, и сидеть так ей было очень неудобно. Нога съехала и
плюхнулась на пол.
– Что вам надо?! – пронзительно закричал Женя. – Уходите!
– А надо мне денег, – сказала Люба деловито. – Дай мне, и
пойду я с миром, дорогой ты мой писатель!
Женя пришел в абсолютное умоисступление.
Денег? Каких еще денег? Что ей надо, когда у него шаром
покати и он беден, как церковная мышь в приходе попа-пьяницы?! Его роман,
величайший в истории человечества, отвергнут, ему не платят ни гроша, и дядя
Гоша, который подкидывал ему легкие денежки, в могиле.
Он в могиле по вине тех, что подбираются нынче к Жоржу! Данс
знал, что их нет, что все это плод его воображения, фантомы, духи, – и все же
он точно знал, что они есть.
Он сам их видел.
Жорж промаршировал к двери и настежь распахнул ее.
– Вон! – заявил он, появляясь в комнате. – Извольте выйти
вон!
Вот как сказал будущий классик русской литературы в полном
соответствии с оной!
Тетка посмотрела на него и зевнула – кажется, специально,
чтобы вывести его из себя.
– Да никуда я не пойду, что ты стараешься-то! – равнодушно
произнесла она. – Денег дай, и тогда я пойду.
– Каких денег?! – завизжал Женя, так что эхо отдалось во
всем доме и дверь тихонько скрипнула – или за ней кто-то был?…
Но ему некогда было разбираться.
Сейчас он вышвырнет эту змею, эту шпионку, которая заползла
в его дом, которая…
Он вплотную подошел к креслу, но решительно не знал, что
делать дальше. Как именно он станет вышвыривать шпионку и змею?! Он, наверное…
того… не справится сам, наверное. Она тяжелая вроде и сильная, вон какая
откормленная по сравнению с худосочным Женей!
– Ну чего ты визжишь? – спросила тетка. – Я ведь все знаю.
Все-все про тебя знаю. Мне карты рассказали, – добавила она, сделав
непроницаемое лицо, и сунула руку в карман, словно для того, чтобы карты
«сказали» ей что-то еще.
Это она про роман, понял Женя. Она пришла, чтобы украсть
роман, продать его и нажиться. Вот о каких деньгах идет речь! Чертова дура
догадалась о том, что собой представляет его роман, и о том, что он должен
перевернуть судьбы, с него должна начаться новая эпоха!…
Он не отдаст свой шедевр! Он будет биться за него до конца,
до самой погибели, но не отдаст, потому что это – единственное, что у него
есть, потому что у него отняли все остальное, даже театр студенческих миниатюр,
даже Петербург и даже имя, а его прозвали гадкой кличкой Жопа!
