Но… как он не отдаст роман, он тоже не знал. Тетка вон какая
здоровая!
– Ты покойному Племянникову служил? Служил! Он тебе платил?
Платил! – неожиданно сказала тетка. – Давай делись!
– Чем? – не понял ошалевший от такого поворота Жорж.
– Денежками, чем, чем!… Зелененькими делись!
– Да нет у меня никаких денег!
Последний гонорар он истратил на «скульптуру». Купил в лавке
небольшой бюстик Наполеона, который стоял теперь у него на столе. Иногда они с
императором беседовали – о судьбах мира.
– Ты, чай, думаешь, что я дура, – сказала тетка беззлобно. –
А я не дура. Я, милый ты мой, совсем не дура. Покойник-то на динамите
подорвался? На динамите! А откуда у него динамит? А оттуда, что бомбы он делал
и разбойникам продавал! Это теперь всякий знает, что бомбы, которые террористы
взрывают, все самодельные, и покойник их делал, так?
Жорж от изумления открыл рот.
– Ты бородищей-то не тряси, – произнесла Люба деловито, – не
поможет. Я-то знаю, сколько баксов за это отваливают, за бомбы! И знаю, что ты
у него правая рука был!
– Я?! – поразился гений. – Я правая рука?!
– Ты. Ты! – Она начала раздражаться. – Ты думаешь, я не
слышала, как вы в сочельник перед моей квартирой сговаривались и преступные
планы строили? Или забыл?
Жорж Данс решительно ничего такого не помнил.
Ну, разговаривал он иногда с дядей Гошей о своих делах на
лестнице, но чтоб про бомбы – никогда!
– Сговаривались, сговаривались! Он тебя просил, чтоб ты ему
помог! Говорил, что ты в армии в саперах служил! А раз ты в саперах служил,
значит, ты подрывник и есть!
Она вдруг поднялась из кресла и пошла на Женю грудью.
– Ну, признавайся! Ты покойного подвзорвал и на весь наш дом
покушался?! Ты, поганец! Небось денежки-то сполна получил, а делиться не
хочешь!
Женя отступал, видя перед собой только жирные шевелящиеся
губы, покрытые толстым слоем красной краски.
– А теперь вот, если не хочешь, чтобы я в милицию пошла и
там на тебя заявила, давай мне половину денег, и точка!
– Да нет у меня денег!
– Куда дел, поганец?!
– Нет и не было никогда! Какие бомбы! Сумасшедшая баба!
– Я?! – взвизгнула Люба. – Сам такой! Сам сумасшедший! Сам
баба!
И она ухватила Жоржа Данса за бороду и сильно рванула вниз.
Жорж взвыл, слезы потекли у него из глаз, и он двинул кулаком вперед и,
кажется, попал, потому что гадалка завизжала и бросилась на него, но бороду не
выпустила и стала молотить его свободной рукой.
– Ах ты, дерьмо собачье, хрен моржовый! Денег у него нет! Я
покажу, как у тебя денег нету!
– Пошла вон! Пошла! Вон пошла!
– Что?! Что здесь происходит?
Дерущиеся не обратили никакого внимания на глас вопиющего в
пустыне. Принадлежал он Владлену Филипповичу Красину, который с любопытством
заглядывал в квартиру и, увидев свалку, округлил глаза и отскочил обратно на
площадку.
Жорж Данс выл и пинался, Люба молотила его по спине и
дергала за бороду и еще ногой пыталась ударить его по колену.
– Чегой-то тута?
По лестнице, привлеченная шумом, поспешала ничейная баба
Фима в валенках и салопе, и, завидев ее, Владлен Филиппович галантно приподнял
свою твердую шляпу, словно повстречался с Фимой на прогулке в скверике.
– Ба-а! – закричала баба Фима, заглянув в квартиру гения, и
глаза у нее зажглись радостным и хищным кошачьим огнем. – Размахалися! А ну-тка,
дай-ко и я поддам!
Она ловко подоткнула подол темной юбки в мелкий деревенский
цветочек, выставив жилистые ножки в нитяных чулках кисельного цвета, выбрала
момент, изловчилась и наподдала по заднице гадалке Любе.
– У-у, коровища жирная! – И забежала с другой стороны, чтобы
наподдать писателю, но оскорбленная Люба, не ожидавшая нападения сзади,
отпустила бороду классика и впилась Фиме в косу. Старуха взвизгнула и
повалилась, и Владлен Филиппович вошел в квартиру и покачал головой с
осуждением. Тут Женя, метивший в Любу, промахнулся и съездил ему по очкам, и
Красин взревел, и вся компания выкатилась на площадку.
– Я те покажу, как людей взрывать! – выла Люба. – Я те
покажу, как денежки прикарманивать!
Снизу бежали какие-то люди, но на них никто не обращал
внимания.
* * *
На пороге стоял Олежка, и вид у него был растерянный.
Откуда-то сверху неслись завывания, крики и удары, а также ругань, брань,
сквернословия, нецензурщина и звуки сечи.
Стены сотрясались.
– Господи, – сказала Олимпиада растерянно и выглянула из-за
двери, – что происходит?! А мы сидим и ничего не слышим!
– Опять твои аборигены подрались, – пояснил Олежка брезгливо
и сделал движение, чтобы войти в квартиру. – Я поднялся посмотреть и ушел! Там
кошмар просто!
Олимпиада вытолкала его из прихожей и выбралась на площадку.
На третьем этаже происходило нечто невообразимое.
– Господи, – опять пробормотала она и посмотрела на Олежку.
Тот покивал, соглашаясь с тем, что ужас что такое происходит, и в это время из
квартиры Тихоновой показалась привлеченная шумом Люсинда, а за ней
Добровольский, как всегда, невозмутимый.
Увидев Люсинду, Олежка разгневался чрезвычайно.
– Липа! – воскликнул он, перекрикивая шум сечи. – Липа, я же
просил, чтобы ее здесь не было!
– Террорист! Бомбист проклятый! – неслось с верхнего этажа.
– Весь дом хотел подорвать!
Добровольский подвинул Олежку с дороги и пошел было наверх,
но тут случилось еще одно невероятное происшествие. Дверь в четвертую по счету
квартиру на площадке второго этажа распахнулась, и на пороге возник высокий
парень в джинсах и черной майке. Он что-то жевал и щурился на свет.
– Что за шум, а драки нет? – Тут он заглянул за перила,
смешно задрав голову, и сказал уважительно:
– О, и драка есть!
– Привет, Володь, – поздоровалась Олимпиада, и Люсинда
поздоровалась тоже:
– Здорово, Вовчик, чего это тебя не видно давно?
– Да продаю я квартиру эту, Люсенька! А что это в нашем
богоугодном заведении творится?
Тут он увидел Добровольского и протянул:
– Здасти! Вы новый сосед, да?
– Да, но только старый. Я уже старый сосед.
