Да кто ж там трезвонит-то, ночь-полночь на дворе, седьмой
час! Небось племянница полоумная ключи позабыла!
Верочка долго выбиралась из кресла, выбралась и зашаркала
валенками к двери, наступая на шелуху от семечек. Шелуха лопалась с приятным
тихим звуком.
Посмотрев в «глазок», Верочка с удивлением обнаружила, что
это не племянница вовсе. Позвонили еще раз – в «глазке» Верочка видела, как
человек поднял руку и нажал кнопочку.
– Сейчас-сейчас! – крикнула Верочка. – Открываю!
Она долго возилась с замками, которых было очень много, а
когда наконец открыла, гость выражал все признаки нетерпения.
– Что это вы так поздно? – негостеприимно спросила Верочка,
удивленная визитом. – Ночь скоро!
– Я ненадолго, – сказал гость. – Тут вам… почитать.
– Что? – не поняла Верочка.
– Да вот, берите! – И в руки ей плюхнулась объемистая пачка
бумаги, в которую раньше в бакалее заворачивали селедку.
– Мне не надо! – стала отказываться она, которой не нужна
была никакая бумага. – Зачем это?
– Может, пройдем, и я все вам объясню.
Недовольная Верочка, у которой руки были заняты бакалейной
бумагой, повернулась, чтобы идти в комнату, и… все.
Она даже боли не почувствовала, только чернота вдруг упала и
накрыла ее.
Чернота и тишина.
* * *
– Нет, – сказал Добровольский совершенно спокойно. – Люся не
убивала Парамонова. Она долго сидела дома, соскучилась и пошла к тебе, Липа.
Тебя не было, потому что ты…
– Да-да, – нетерпеливо крикнула Олимпиада, – я выносила
мусор и упала, а ты выгуливал кота, я помню, и дальше что?
– Тебя не было, зато был твой… кавалер.
– Я… спал, – сказал Олежка, с каждой минутой все отчетливее
осознавая, что дело его плохо. – Ну и что? Я ничего не слышал!
– Люся позвонила, он открыл и… что было дальше?
– Ничего, – мрачно ответила Люсинда и посмотрела в сторону.
– Больше ничего не было.
– Это не правда, – спокойно сказал Добровольский. – Что было
на самом деле?
Молчание.
– У-уф, – выдохнула Олимпиада и сделала зверское лицо:
– Люська, кончай темнить! Что случилось?!
– Липочка, я ни в чем не виновата! Он… он сам ко мне полез!
– Кто?! – поразилась Олимпиада Владимировна.
Несчастная Люсинда кивнула на Олежку, который вдруг шагнул
назад и сначала посмотрел, куда бы ему упасть, и рухнул в кресло. Вышло очень
красиво.
– Я-я-я?! – закричал он из кресла. – Я к тебе полез?! Что ты
врешь, дура?! Ты меня с кем-то перепутала! Это к тебе на базаре урюки лезут, а
я не лез!
– Что значит… полез? – растерянно спросила Олимпиада.
– Ну, то и значит, – измучившись, выдавила из себя Люсинда
Окорокова. – Он сказал, что раз я слов не понимаю, то он меня… делом проучит! И
стал тащить на диван. Он сказал, что ты ушла надолго и, в общем, он… он, в
общем, успеет.
– Про диван я не догадался, – задумчиво проговорил
Добровольский. – Я думал, что вы просто… вступили в дискуссию, он вас ударил, и
все.
– Я не виновата, Липочка! – опять крикнула Люсинда. – Я не
виновата! Я вырвалась, и он… он…
– Да я тебе ничего не сделал, что ты врешь! – Олежка
попытался встать, но раздумал и остался в кресле. Он решительно не знал, какие
воспитательные меры воспоследуют со стороны Олимпиады, и поэтому предпочел пока
побыть подальше – сидячего не бьют, как и лежачего! Как его бить, сидячего-то?
Да и что такое случилось?! Виноватым он себя не чувствовал
нисколько.
– Он вас ударил, – подсказал беспощадный Добровольский. – По
лицу. Вы выскочили из квартиры, побежали вниз, и тут мы вас застали, между
первым и вторым этажом. Вы держались за щеку и наврали нам про то, что услышали
с улицы какой-то звук и пошли узнать, что случилось.
– Стойте! – крикнула Олимпиада. – Замолчите все!
Она тяжело дышала, и щеки у нее были очень красные.
– Олег, – сказала она, – что произошло? Ты можешь мне
объяснить?
– Да она все врет! – как попугай, повторил Олежка. – Она
приперлась и стала тут бузить, ну, я и… приструнил ее маленько.
– Ты ударил… Люську?!
– Нет! Она все врет, говорю же! Я тебя сколько раз просил,
чтобы ее здесь не было! Я этих шлюх рыночных не выношу!
– Не выноси-ишь? – протянула Люсинда, и глаза у нее
прищурились. – Не выносишь, а под юбку мне лез! Говорил, что Липа ничего не
узнает, что я тебе давно… глаза мозолю, хвостом перед тобой кручу! Что сама
напрашиваюсь, раз сюда таскаюсь!
– Да что ты ее слушаешь?! Она врет! На базаре там небось
всем дает, вот и придумала!… Проститутка!
– Он тебя… в кровать тащил, что ли?! – округлив глаза,
вопросила Олимпиада и повернулась к Люсинде. – Ты пришла ко мне в гости, а он
решил тебя по-быстрому трахнуть?!
Люсинда мрачно кивнула:
– То все говорил – пошла, мол, вон, а тут вдруг такое!…
Говорит, тебе же все равно с кем, а я не могу, с ума схожу с этой рыбой
мороженой. С тобой то есть, Липа! Ну, я его и толкнула, а он мне… по морде.
– Да врет она! Ты что, не видишь?!
– Да ты же ничего не можешь! – с безмерным удивлением
выговорила Олимпиада. – Раз в год, да и то не в каждый! А ты, оказывается,
гигант секса?!
И тут она размахнулась и врезала Олежке по носу, да так, что
голова у него запрокинулась и из носа тут же показалась кровь – Олимпиада была
девушкой высокой и довольно сильной, немецких кровей, а Олежка не ожидал
нападения.
Он схватился за нос, ощупал его со всех сторон, отнял руку и
посмотрел на свои пальцы.
– Дура, блин! – крикнул он. На пальцах была кровь. – Ты чего
дерешься?!
– Ты подонок, – сказала Олимпиада. – Мелкий, скользкий
подонок, и пошел вон отсюда!
– Я сначала не понял, почему твоя подруга мне соврала, –
обстоятельно объяснил Добровольский Олимпиаде. – Она никак не могла ответить,
как оказалась между первым и вторым этажом и почему держится за щеку! А она не
ответила, потому что думала, что ты на нее рассердишься и не поверишь в то, что
твой… кавалер повел себя так скверно.
– Да уж! – с ненавистью произнесла Олимпиада. – Скверно!
– Но сразу было понятно, что, если не она скинула с крыши
Парамонова, значит, произошло нечто, что могло расстроить или задеть именно
тебя.
