Олимпиада зафыркала, как зеленый кот Василий, когда боком
скакал по дорожке за воробьем.
– Мне не нравится, что он работает в риелторской конторе, –
неожиданно объявил Добровольский. – Очень не нравится!
– Давайте кофе пить, – предложила Олимпиада. – Я сварю
сейчас, только сними мне с верхней полки большой кофейник. Снимешь?
– Где?
– Во-он, видишь?
Добровольский снял кофейник.
– А какая тебе разница, где он работает?
– Риелторская контора занимается недвижимостью, а ваш дом –
это как раз недвижимость.
– Ну и что? – не поняла Олимпиада. – И потом, что значит –
наш дом? У нас же… не коммуналка, у нас целый дом, и у каждого отдельная
квартира!
Добровольский выдвинул стул и сел на него верхом посреди
кухни. Уходить от Олимпиады ему не хотелось. Ему хотелось сидеть посреди кухни
и смотреть, как она варит кофе.
– Насколько я понял, вашего дома нет.
– Как нет? Вот он! – и Олимпиада Владимировна повела рукой,
указывая на вполне материальные стены, окна и перегородки. – Или ты хочешь
сказать, что его в документах нет?
– Нет, – подтвердил Добровольский. – Я просил своего
помощника навести справки, и он навел. Вашего дома не существует в природе. Он
– миф. Фантом.
Люсинда прислонилась к косяку – слушала.
– Это точно, – подтвердила Олимпиада даже с некоторой
гордостью. – По документам его нет.
– Ты говорила, что вы все делаете сами, даже крышу
ремонтируете и сажаете маргаритки.
– Ну да, но при чем тут Олежка?!
– Смотри, – сказал Добровольский. – В самом центре Москвы,
где земля стоит бешеных денег, стоит дом, о котором все забыли. В нем живут
несколько человек, долгие годы. Потом вдруг что-то происходит, и люди начинают
умирать. Причем люди, объединенные только тем, что они живут в этом доме, а
больше ничем. Парамоновы никак не были связаны с Племянниковым, верно? Только
тем, что они… соседи. Как и вы. Вы тоже соседи.
– Да, ну и что?
– А твой кавалер работает в риелторской конторе, которая
занимается куплей-продажей недвижимости, верно?
Олимпиада бросила свой кофейник и уставилась на
Добровольского.
– Да ладно! – произнесла она с чувством. – Ты хочешь
сказать, что это он тут всех поубивал, чтобы как-то завладеть домом?!
Добровольский пожал плечами.
– Но как он может им завладеть?!
– Я не знаю. Но уверяю тебя, что существует огромное
множество всяких комбинаций!
– А зачем ты его спрашивал, кто мимо него прошел?
– Я спрашивал потому, что у меня есть подозрения, – ответил
Добровольский довольно туманно. – Но я пока не буду их озвучивать. Мне
необходимо все проверить.
– Как ты можешь проверить, если ты не милиционер?!
– У меня есть связи, – ответил Добровольский еще более
туманно.
– А Женька-писатель? – подала голос Люсинда. – Люба
говорила, что он в саперных войсках служил! Это правда или как?
– Не знаю. Но это самое простое, – сказал Добровольский. –
Это можно узнать в течение часа. Отправить запрос, и все.
– Какой запрос, Павел?!
– У меня есть связи, – повторил Добровольский настойчиво.
Олимпиада помешала кофе и сняла кофейник с плиты.
– Но тогда выходит, – сказала она, держа кофейник в руке, –
что он причастен к взрыву? Если дядя Гоша занимался изготовлением взрывных
устройств, а Женя их сбытом…
– Слабоват он для сбыта, – задумчиво проговорил
Добровольский. – Или он гениальный актер, что сомнительно.
– Какие взрывные устройства? – пролепетала Люсинда. – Дядя
Гоша Племянников?!
– Да, да, – зашептала Олимпиада, – я тебе потом все
расскажу! – И, как всякая нормальная женщина, тут же принялась рассказывать:
– У него дома целая лаборатория за железной дверью. Это
какой-то кошмар, я такого никогда не видела!…
– Липа, – одернул ее Добровольский, – ты, кажется, обещала
рассказать потом!
– Но я же ничего и не рассказываю! И потом, если Женя ему
помогал, значит, он тоже обо всем знал?! И, может, это он убил дядю Гошу?!
Добровольский пожал плечами:
– Я бы не стал делать скоропалительных выводов.
Сказано это было с таким явным превосходством, что любая уважающая
себя феминистка немедленно отволокла бы его в суд хотя бы за неуважение к
присутствующим дамам!
Но ни Люсинда, ни Олимпиада не были приверженцами моднейшей
женской религии и веру в мужское тупоумие не исповедовали.
– Хорошо, – сказала Олимпиада, – если это скоропалительные
выводы, то что тогда не скоропалительные?
Добровольский выразительно посмотрел на кофейник. Олимпиада
спохватилась, достала кружки, круассаны и сушки с маком, кому что больше
нравится.
– Когда я ползал по крыше первый раз после того, как упал
Парамонов, то нашел три пары следов, – сказал Добровольский, прихлебывая
огненный кофе. – Кеды, валенки и рифленые ботинки. Парамонов был в ботинках.
Валенки есть у всех. В кедах в этом доме ходит только Женя, который выполнял
поручения Племянникова и, по слухам, служил в саперных войсках. Значит, кроме
Парамонова и Жени, на крыше был кто-то еще из жильцов. Когда я спускался, дверь
в квартиру Племянникова была открыта.
– Как она могла быть открыта, если квартира запечатана,
опечатана то есть?! – воскликнула Люсинда.
Олимпиада Владимировна, ставшая за последнее время
практически профессионалом по проникновению в опечатанные квартиры, только
фыркнула.
– Ничего сложного, – пояснил Добровольский, который, по всей
видимости, не был таким профессионалом, – бумагу можно аккуратно отклеить или
подрезать, если есть острый нож или скальпель, к примеру, а потом снова
приклеить. А дверь открыть ключами.
– Значит, у того, кто открыл, должны быть ключи! –
победительным тоном заключила Люсинда.
– Я уже спрашивал у Олимпиады, нет ли дубликатов у Любы,
которая является старостой этого дома, и она сказала, что нет.
– Нету, нету, – подтвердила Люсинда. – Наших вообще ни у
кого нет, потому что тетя Верочка воров боится до смерти! Она и мне-то ключи
только года через два выправила, а то все сама открывала!
– А мои у Люси, – сказала Олимпиада. – Я тебе говорила!
– А может, это Женька в квартиру залез, если он с Племянниковым
водился и поручения его выполнял?
