– Как нет?!
– Конечно, живет!…
– На той неделе въехал!…
– Я сама видела! Еще коробки все носили!…
– И на лестнице третьего дня встретились!…
Это была какая-то ерунда, и Олимпиаде Владимировне
показалось, что она сошла с ума.
– Никто там не живет! – перекрикивая соседей, завопила она.
– Когда-то жили, а потом никого не стало, это еще при бабушке было!
– Да не верьте вы ей!
– Товарищ милиционер, вы нам верьте, мы-то знаем!…
– Он третьего дня полез… – кричала Парамонова, тыча в мужа
пальцем.
– …снег с крыши скинуть, его там тонну навалило! Вот я и
полез, а тут этот идет!
– Важный такой, по сторонам не глядит…
– … а я ему кричу, поберегись, мол, а он на меня ноль
внимания и эту свою поставил…
– …прям в крыльцо въехал…
– Ти-ха! – гаркнул старший лейтенант Крюков. – Всем молчать!
Парамоновы разом замолчали и уставились на него преданно и
умильно, как прихожане на икону Спаса Нерукотворного.
– Да что вы их слушаете, товарищ милиционер, – вступила
Люсинда Окорокова из-за спины Олимпиады, – они вам наговорят!…
– А у этой регистрацию надо проверить!
– Она приезжая, и у нее…
– Вот паразиты! – закричала Люсинда. – Регистрацию им! А
хрена моржового не надо?!
– Ти-ха! – опять гаркнул лейтенант. – Что за… твою мать!
Он прошагал через площадку – все расступились – и
решительной рукой нажал белую пупочку звонка на соседской двери.
Все замерли, как в последнем акте «Ревизора», замерли и
прислушались. Ничего не было слышно, звонок словно канул в бездну, и лейтенант
нажал еще раз.
– Может, не работает? – предположил тот, что разговаривал с
Парамоновыми.
– Откуда я знаю!
И опять нажал.
В этот момент широко распахнулась дверь, которая на памяти
Олимпиады лет восемь не открывалась, и на пороге предстал человек.
Это было так неожиданно и так странно, что всех качнуло
назад, к открытой двери Олимпиадиной квартиры, на пороге которой лежал труп,
прикрытый черной клеенкой.
– Вы ко мне? – весело удивился человек напротив. – Прошу
заходить.
– Вы… кто? – пробормотала совершенно уничтоженная Олимпиада
Владимировна. – Откуда вы взялись?
Тут она замолчала, потому что вдруг сообразила, что сейчас
начнет, как Парамонова, кричать, что она его не знает и никогда не видела, и
надо бы проверить у него регистрацию, и как вы можете мне не верить, товарищ
военный!
– Старший лейтенант Крюков, – пробормотал милицейский и
заглянул открывшему за спину. – Документики ваши, пожалуйста.
Странное дело, но человек не стал ничего спрашивать и
выяснять, он чуть-чуть отступил в глубь своей квартиры – Парамоновы вытянули
шеи, – покопался возле вешалки и подал книжечку зеленого цвета.
Старший лейтенант открыл и цепко глянул сначала в нее, а
потом в лицо подавшего.
«Дипломатический паспорт», – подумала Олимпиада Владимировна.
«Зеленый какой-то, небось регистрации нету!» – подумала
Люсинда Окорокова.
«Мусульманин! – подумали Парамоновы хором. – Террорист и
бандит, господи прости, принесло его на нашу голову, как бы чего не вышло!»
«Е– мое», -подумал старший лейтенант.
– Добровольский Павел Петрович?
– Истинно так, – по-старинному ответил человек и
по-старинному же поклонился.
Почему– то и в ответе, и в поклоне Олимпиаде Владимировне
почудилась насмешка, хотя человек был очень серьезен, насуплен даже, и не думал
улыбаться.
– Вы… давно здесь проживаете?
– Да как вам сказать… Неделю примерно. Но я не живу здесь
постоянно.
– А где вы постоянно проживаете?
Человек пожал плечами и сказал словно нехотя:
– В Женеве.
Тут на лестнице, в теплом и дружеском соседско-милицейском
кругу, произошло некоторое смятение чувств, а также разброд и шатания.
«Так я и знала», – подумала Олимпиада Владимировна.
«Во врет– то!» -подумала Люсинда.
«Точно террорист!» – решили Парамоновы беззвучным хором.
«Твою мать», – подумал старший лейтенант.
– Так зарегистрироваться бы надо, господин хороший… –
неприятным голосом сказал он и так и сяк повертел документ, – Добровольский
Павел Петрович! А то вот… общественность сигнализирует.
О чем именно сигнализирует общественность, он не успел
придумать, потому что Павел Петрович вдруг пробормотал, как будто внезапно
вспомнил что-то важное:
– Черт возьми!… – вытащил у лейтенанта из пальцев
зелененькую книжицу, тот проводил ее встревоженным взглядом, отступил за свою
дверь и вновь где-то там покопался.
– Гражданин! – милицейским голосом сказал старший лейтенант
Крюков. – Вернитесь, гражданин!
Гражданин вернулся и протянул книжечку на этот раз красного
цвета. Взгляд у милицейского стал подозрительным и цепким, как в кино про
майора Пронина в момент поимки им международного шпиона.
– Прошу прощения, – сказал человек из Женевы. – Запамятовал.
Старший лейтенант Крюков открыл книжечку, уставился в нее,
долго и придирчиво читал, потом так же придирчиво пролистал. Все молчали.
«Российский паспорт», – подумала Олимпиада Владимировна.
«А дядю Гошу прикончили!» – пригорюнилась Люсинда Окорокова.
«Подпольный террорист или шпион», – окончательно решили
Парамоновы.
«Твою мать», – думал старший лейтенант.
Он вернул книжечку, помолчал и с тоской спросил:
– Вы тоже, конечно, ничего не слышали?
Человек пожал плечами:
– Если бы я знал, о чем именно идет речь, мне было бы легче
вам помочь, – сказал он.
Олимпиада Владимировна уставилась на него – он говорил
странно и выглядел непривычно для их дома, который она в мыслях называла Ноев
ковчег – каждой твари по паре.
В доме жили люди, переехавшие сюда из дальних районов и
коммунальных квартир. Несколько лет назад, когда началась новая, улучшенная и
возвышенная застройка старой Москвы шатрами, башнями, дворцами, подземными
гаражами, «элитными комплексами», «бизнес-центрами», выяснилось, что дома, в
котором они живут, даже нет на плане вечного города! Нет, и все тут, как в
фильме, где играл блистательный Алек Болдуин – вроде он есть, но его никто не
видит и никто не знает о его существовании. Все свои проблемы жильцы решали
сами – собирали деньги на новые трубы, лампочки и кровельное железо, сами
нанимали работяг, которые, матерясь и громыхая сапогами и странными железяками,
привязанными к поясу, лезли на крышу и латали дыры. Сами починяли старый
железный фонарь и утлый столик со скамеечками, вкопанный во дворе под старой
липой.
