Здесь жили покойная Липина бабушка, некогда служившая в
научном зале Ленинской библиотеки, и еще упавший замертво в Олимпиадину
квартиру Георгий Племянников, слесарь завода «Серп и Молот». А также ныне
здравствующие гадалка Люба и тот самый Женя, который все ждал «свою гонорару»,
неудавшийся писатель и непризнанный гений, в прошлом инженер какого-то научного
института, и еще тишайший и вежливейший плановик с революционной фамилией
Красин, посещавший Дворянское собрание, и еще Парамоновы с Тамерланом,
Люсиндина тетушка-пенсионерка и личность по имени Владимир, неопределенного
возраста, именовавшая себя студентом, да ничейная бабушка Фима, которая,
подвыпив, все порывалась бежать на штурм Зимнего. Все люди простые, без затей и
сложностей.
Новый жилец как раз был очень затейлив.
Мало того, что у него было два паспорта – один из которых
зеленый! – так он еще решительно не вписывался в декорации старого дома.
Он стоял в своем проеме, держался за косяк могучей ручищей и
смотрел только на старшего лейтенанта – очень серьезно, а казалось, что
смеется. Черная свободная майка, джинсы, очень темные глаза, и босиком. Джинсы
с майкой исключительно просты и добротны настолько, что на них явственно
проступало клеймо «ОДВ» – очень дорогие вещи.
Да еще живет в Женеве!…
Одно это слово, вкусное, легкое, такое европейское и
элегантное, сразу наводило на мысль о чистых озерах, высоких горах, беззаботных
людях в темных очках, машинах с велосипедами и лыжами на крыше, о зеленых
лужайках и пряничных домиках с красными черепичными крышами.
Как он попал сюда, к нам, из этой своей Женевы?…
Старший лейтенант прокашлялся громовым кашлем и объявил, что
сегодня утром, не далее как час назад, на лестничной клетке был найден труп –
вот он.
– Где? – простодушно удивился новый жилец и первый раз
оторвал взгляд от милицейского.
– Да вон, вон!… – заверещала Парамонова и стала тыкать
пальцем в сторону Олимпиадиной квартиры. – Не видит он! Прям так я и поверила!…
Павел Петрович Добровольский равнодушно посмотрел на черную
клеенку и опять уставился на старшего лейтенанта.
– Чем я могу вам помочь?
– Вы ничего подозрительного не видели и не слышали?
Добровольский немного подумал.
– Орал кот, – наконец изрек он. – Довольно долго и очень
громко. Он мне надоел, и я вышел на площадку.
– Когда это было? – сразу нацелился старший лейтенант
Крюков.
– Да, наверное, около семи.
– И… что?
– Ничего. Я спустился на первый этаж, но там не было
никакого кота, и тогда я поднялся наверх, на третий.
– То есть непосредственно на площадку, где проживал
потерпевший?
– Непосредственно туда, – уверил Добровольский.
Народ, столпившийся возле его квартиры, ему не нравился, и
вообще ему ничего не нравилось. Он приехал в Москву вовсе не для того, чтобы
участвовать в милицейских разборках! Кроме того, ему могло сильно повредить
излишнее внимание властей, к которому он не был готов.
Следовало быстро придумать нечто такое, что сразу и навсегда
отвадило бы от него бдительную милицию и не менее бдительных соседей.
– Кота я нашел на чердаке, – продолжал он равнодушно. – Он
сидел в какой-то коробке и орал… нечеловеческим голосом.
– Барсик! – сказала заполошная девица сказочной красоты в
валяных ботах, мятой ночной рубахе и накинутом поверх нее неопределенного цвета
платке, как из фильма про блокадный Ленинград. – Это Барсик наш.
Добровольский пожал плечами:
– Возможно. Я его…
Тут он замолк. Ему не хотелось объяснять присутствующим, что
именно он сделал с котом.
– Да его давно пора было придавить, – мстительно заявила
тетка в спортивном костюме, пожиравшая нового соседа глазами. На голове у нее
была газовая косынка, а под косынкой холмы и перепады – бигуди. – Орет и гадит,
гадит и орет, никакого покоя нету! Сколько раз говорила, чтоб его утопили,
паразита!…
У высокой девушки в пиджаке и джинсах сделалось совершенно
несчастное лицо, заметил Добровольский, и брови наморщились страдальчески.
– Ничего подозрительного не видели?
Добровольский улыбнулся.
– Дело в том, что я не знаю, что именно вы считаете
подозрительным. На третьем этаже две квартиры. В той, которая справа,
разговаривали, и довольно громко.
Красотка, которая в платке и ботах, пошевелила губами и
поводила сначала левой, а потом правой рукой.
– Ну да! – радостно сказала она. – Справа, если отсюдова
смотреть, и есть дяди-Гошина квартира. Правильно, Лип?
– Никто не мог там разговаривать! – вступил пузатенький
итальянский дядька в подтяжках и спортивной кофте, наброшенной поверх голубой
майчонки, и глянул на свою жену, словно в поисках поддержки. – Я покойника
вчера видал, как он домой припожаловал, и был он сильно выпимши, то есть
подшофе, как говорится! А сегодня суббота!
– Ну и что? – не понял старший лейтенант.
– А то, товарищ военный, что покойный жил один-одинешенек!
Никого у себя не принимал и гостей к себе не водил. Обалдуя своего в армию
сплавил, а больше у него и нет никого, с тех пор как жену, Марью Тимофеевну, на
тот свет загнал! Никто к нему не ходил, и он к себе никого не звал, так что
некому там было разговаривать, брехня это, как есть брехня!…
– Как это не звал! – возмущенно заголосила красотка в
платке. – Как это не звал, когда он меня убираться звал! И я у него до скольки
разов убиралась!
– Люся, – сказала та, что давеча морщила брови на предмет
горькой судьбы кота Барсика. – Не кричи.
– Да как же мне не кричать, когда они сами все брешут!
– Да кто брешет?! Кто брешет?!
– Сама брешешь! Подпольной водкой торгуешь со своими
урюками, а мы брешем!
– Житья от них не стало, от приезжих этих!
– Кто торгует?! Я торгую?! А кто на общественной клумбе свой
«Запорожец» драный ставит?! Все цветы тети-Верочкины затоптали! Мы садили, садили,
а они затоптали!…
– Люся!…
– Товарищ военный, она на рынке торгует и подозрительных
личностей водит в дом, а у самой регистрация!…
– Я могу быть свободен? – осведомился новый жилец. – Или
есть еще какие-то вопросы?
– А вы точно слышали, что там кто-то разговаривал?
– Никаких сомнений, господин лейтенант. У меня отличный
слух.
