Никому и в голову не приходило, что можно просто захлопнуть перед больным дверь, потому что у него полис не того цвета.
А сейчас можно. Государство допустило общение больных со здравоохранением по формуле «не оплатят, пошел вон», так что же странного, если эта модель работает и в частных отношениях врач – больной?
Все устроено так, чтобы легко было наказать человека за активное действие, а еще легче – чтобы оправдать его бездействие.
– Меня вообще не должна волновать оплата, коль скоро у нас развелось аж два отдела по работе со страховыми компаниями! Один по ОМС, второй – ДМС и платные! Причем там сидит не одна полумертвая старушка на оба подразделения, а куча вполне цветущих женщин! По логике они и должны заботиться, чтобы оплата наших услуг шла полноценно и своевременно. Пусть берут истории поступивших. Сколько у нас ежедневно новых пациентов? Максимум пятьдесят, этот объем им вполне по силам. Коль скоро мы, врачи, их содержим…
– Как это вы их содержите, интересно? – быстро перебил главврач.
– А так, что производителями услуг являемся мы, врачи и медсестры. Платят нам по факту оказанных услуг, то есть реально зарабатываем мы, а все остальные – обслуживающий персонал, который мы содержим для собственного по идее удобства. И девочка из отдела по работе с ОМС должна следить за нормальной оплатой нашей работы – только этим она может оправдать свое существование. Это по логике! А на самом деле что получается? Я лечу кого-нибудь, тружусь, а потом девочка мне звонит и радостно сообщает – а знаете, вам этот случай не оплатят! Дальше следует объяснение, либо надуманное, а чаще, ибо девочки наши не очень умеют думать, просто идиотское.
– Алексей Михайлович, не опускайтесь до оскорблений! И…
Но сбить Лешу с курса было невозможно.
– Я никого не оскорбляю, а строго придерживаюсь фактов! Вы постоянно требуете от меня исполнения моих обязанностей! Вот и я требую от них, причем с большим правом, чем вы! Ибо вы платите мне малую часть тех денег, что я заработал, а ваши девочки получают деньги из моего кармана! Пусть работают, а не пилят бабки со страховыми компаниями!
От такой наглости главврач даже привстал на стуле:
– Что за голословные обвинения? У вас есть доказательства? Опомнитесь, Алексей Михайлович!
– За руку я их, конечно, не ловил, но нам же каждый месяц страховые по полмиллиона недоплачивают! Причем пациенты довольны, поправляются, а компании недовольны. То объем помощи не тот, то не по профилю отделения, то еще какой-нибудь маразм! А вы смотрите на это и не шевелитесь. В суд хоть раз подавали? Договор грозились расторгнуть?
Да уж… «Когда выходишь на эстраду, стремиться надо к одному, всем рассказать немедля надо, кто ты, зачем и почему…» Можно сколько угодно возмущаться нищенской зарплатой и огромным объемом работы, но посягать на отлаженный бизнес… Сидеть им опять без премий!
– Вы нас совсем закабалили! – орал Балахонов. – Крутите свои делишки, а до нас вам и дела нет. Ни до больных, ни до врачей! Пациенты не умирают от болезней, врачи с голоду – вот и ладненько. Мы для вас – декорация, ширма для ваших афер, и, если бы вам эта ширма не была нужна, вы бы от нас сразу же избавились!
– Алексей Михайлович! – Главврач подошел к кафедре.
Аудитория отвечала Леше одобрительным ропотом, но Вика прекрасно знала цену этому ропоту. Случись что, никто не поддержит правдоруба. Балахонов не Спартак, а врачи – не гладиаторы, чтобы поднять народное восстание.
Вика представила, как они всей толпой вскакивают с мест, накидываются на главврача и начмеда… Потом толпа несется в административный корпус, с наслаждением крушит там евроремонт и сноровисто благодаря знанию анатомии разрывает на куски главного бухгалтера. Администрация сидит в приемной, связанная по рукам и ногам, с медицинскими шапочками вместо кляпов во рту, а Балахонов, по-ленински заложив руки в проймы хирургической робы, расхаживает по кабинету и диктует насмерть перепуганной секретарше воззвание: «Товарищи! Революция, о которой так долго говорили мы, честные врачи, свершилась! Коррупционная власть пала!»
– Товарищи! – донеслось с трибуны, и Вика вздрогнула. Неужели именно это она сейчас и услышит? – Вы посмотрите, во что нас превратили! Настоящий феодализм, мы работаем как крепостные! Давайте уже бороться за свои права. Начнем хотя бы с того, что откажемся заполнять эти бумажки! И не надо думать: «Ах, какая ерунда, что, мне трудно одну справку заполнить?» Иначе нам совсем на голову сядут!
Наконец Лешу удалось стащить с трибуны. Он сел в первом ряду и понурился. Надеялся, что народ его поддержит, а все будто воды в рот набрали. Сидят, слушают доклад про новые антибиотики.
Но ведь и его, несмотря на сенсационные разоблачения, никто не уволит. Собака, которая лает, не кусает. Подать в суд, написать в прокуратуру значило, по мнению Балахонова, стать доносчиком. Хотя основания для таких действий у Леши были. А другие сами не очень дружили с законом, и лишний раз обращать на себя его внимание им не было резона. Вот и она, Вика, молчит, хотя полностью разделяет Лешину позицию. Но какой толк в том, что она выступит? Ничего она не изменит, зато администрацию разозлит, и та не будет больше смотреть сквозь пальцы на то, что Вика делает вены мимо кассы.
Она зашла к Алексею поделиться впечатлениями от его пламенной речи.
– Ты выглядишь как Жириновский в Думе, – начала она, и напрасно.
Леша обрушил на нее все неизрасходованные эмоции. В масштабах маленького кабинета это оказалось настоящим торнадо.
– Ладно-ладно… – Вика бочком выскользнула в коридор и оказалась лицом к лицу с той наглой теткой, которая хотела прооперировать вены без предварительной договоренности.
«Оперативно ее турнули из Питера!» – ухмыльнулась Вика.
– Доктор, я хотела бы с вами поговорить.
– Да, слушаю.
– Не хотелось бы в коридоре…
Пожав плечами, Вика пригласила ее в ординаторскую.
– Слушаю вас, – повторила она.
– Я хотела бы прооперировать у вас вены.
– Но вас же направили в областную больницу.
Вике стоило огромных усилий удерживать на лице сочувствующую мину. Душа ее переполнялась торжеством – халява не прошла! Она покосилась на холеное высокомерное лицо женщины, оценила массивные украшения, дорогой, хотя и безвкусный костюм, ухоженное суфле химической завивки. Типичный до гротеска образ директора школы. «Сидишь решаешь, кому дать медаль, а кому – нет, – с ненавистью подумала Вика. – Детей много, медаль одна, зачем же тратить ее попусту, если можно получить с родителей хороший „откатик“? Кто докажет, что медаль оказалась у ленивого тупицы, а блестящий ученик едва вытянул аттестат без троек? Родители пресмыкаются перед тобой, вот ты и решила, что королева жизни. Увы, вынуждена тебя разочаровать!»
Вика вертела в руках карандаш и многозначительно молчала. В памяти всплывали ее собственные мытарства в школе, и она вдруг почувствовала такую острую ненависть к этой женщине, что поняла – оперировать не сможет.
