Остальные оказались у разбитого корыта.
Научный институт обезлюдел и заплесневел. Изредка в коридоре
попадался невесть куда бредущий человек, с неизменной целлулоидной папкой в
руке. Куда и зачем он идет, никто не знал, да он и сам не знал тоже. Тихо стало
за высокими темными дверьми, в отделах никто не шумел и не спорил, не делил
«машинное время» и не грозился вытребовать в профкоме путевку в Анапу для жены
с детьми. В конференц-зале стулья были сдвинуты к стенам и покрыты пленкой, на
которой лежала пушистая домашняя пыль. На работу приходили к двенадцати, да и
то только затем, чтобы без помех со стороны семейства сыграть в «Полет на Луну»
или в «Марсианские хроники». По привычке собирались «на чай» в самую большую
комнату, где прежде было так весело и интересно, где обсуждалось все самое
животрепещущее, научное, острое, где прежде ругали коммунистов и советскую
власть и хвалили Солженицына и Буковского, а нынче обсуждали президентскую
прибавку бюджетникам, пенсионные фонды и ругательски ругали капиталистов и
Ельцина, хвалили КПРФ и некоего депутата, который призывал узаконить
двоеженство и заложить в бюджет по две бутылки бесплатной водки на каждого
жителя России старше восемнадцати к каждому празднику. Иностранные гранты
получать было сложно и муторно, потому получали их единицы, и Кузя в том числе.
В первый раз ему дали «за молодость», во второй раз «за талант», и все это не
потребовало от него никаких усилий. В третий, когда нужно было хлопотать, Кузя
громко сказал, что он ученый, хлопотать не желает и пошли все начетчики к
черту!.. Он ученый, а не подстилка начальничья, а потому или опять давайте «за
талант», или ничего ему не надо! И вообще с этими деньгами мороки очень много –
дают всего ничего, а отчетность собирают, как будто миллион на
благотворительность пожертвовали!.. Он, Кузя, так не хочет. Он ученый и,
следовательно, личность мыслящая. Он сам знает, как и куда потратить деньги, а
отчеты отнимают слишком много времени, которое он мог бы потратить на научную
работу.
Комитет, ведавший распределением грантов, никаких его
резонов в расчет не принял. Хуже того, на него смотрели с сочувствием и даже с
опасением – кто знает, что у него на уме!.. В следующий раз, когда нужно было
ехать за границу делать доклад, поехал не Кузя, а Димон Пилюгин, который и
вполовину не был так талантлив, и Кузя совершенно разобиделся.
Не хотите, и не надо!.. Пошли вы к черту с вашими деньгами,
толстосумы проклятые! Много ли нужно, чтобы прокормиться, а остальное все пыль,
мусор!..
Примерно в это время от него ушла Катька-зараза, на которой
он женился сразу после института. Катьке хотелось в кино, мороженого и
подарочек на день рождения, а ничего этого не было. Кроме того, Кузя с каким-то
странным, почти садистским наслаждением объяснял жене, что ничего этого никогда
не будет, то, что есть у других, ей недоступно, и вообще он, Кузя, презирает
всех этих дельцов, которые только и знают, что заколачивать свои деньжищи, а
для него, Кузи, самое главное – наука, наука!..
Катька-зараза какое-то время пыталась его переделать,
изменить его точку зрения, ободряла его и убеждала, что они «прорвутся», но он
и слушать не хотел. С болезненным удовольствием он все повторял и повторял, что
только проходимцы могут смириться с новой властью – несколько лет назад он был
уверен, что только проходимцы могут мириться с коммунистической партией, – что
самая правильная жизнь у ученых была во времена «шарашек», потому что там,
кроме кормежки и работы, ничего не было, и ни о чем не приходилось заботиться,
что Катька должна хорошенько подумать, сможет ли она провести жизнь с
непризнанным гением, и все такое.
Катька подумала-подумала и выгнала непризнанного гения из
своей жизни. Кузя еще некоторое время распространялся о том, что все правильно,
все так и должно быть, избранная им жизненная позиция не для слабых и глупых, а
потом как-то притих.
Он притих на довольно продолжительный срок, на работу ходить
почти перестал, перетащил в общежитие компьютер и проводил время то за ним, то
катаясь на велосипеде или на лыжах, смотря по сезону.
Так он катался лет восемь, а теперь вот решил жениться на
Арине Родиной, с которой они все были знакомы столько лет, что даже вспомнить
страшно!..
Дмитрий Хохлов допил свой кофе, вылез из-за стола, зажег под
чайником газ, чтобы попить еще и чаю, и прислонился спиной к плите. Жар от
конфорки приятно грел все обмороженные автомобильным сиденьем места.
– Свитер подожжешь, – не глядя, предупредила Родионовна.
– Да и шут с ним. Ты мне все-таки расскажи… про Кузю.
Она вздохнула и подняла на него глаза, которые все время
держала долу.
– Ну, он в последнее время стал чаще приходить. То есть
почти каждый вечер. Как я приезжаю с работы, так он звонит и приходит. Пару раз
они пришли вместе с Димоном и Ольгой, а потом он стал… сам по себе приходить.
– Это чей мальчик? – спросил Хохлов в воздух. – А ничей. Это
сам по себе мальчик.
Арина помолчала.
– Потом, знаешь, Мить, у него вдруг появилась какая-то идея
про деньги! Он стал говорить, что у него теперь будет много денег, понимаешь?!
Хохлов задумчиво смотрел на нее. Лавровский тоже говорил про
Кузины деньги и заранее переживал, что Кузя их где-то добудет, а он,
Лавровский, нет.
– Ну вот. Я у него спросила, может, он за границей работу
нашел, но он сказал, что нет, и там работу можно получить, только если
начальству задницу лизать, а он ничего такого не умеет, не хочет, и все такое.
Ну, ты знаешь.
– Знаю, – согласился Хохлов. Спину грело все сильнее, и,
кажется, даже стало попахивать паленым.
– Он все приходил, приходил, а потом сделал мне предложение.
Сказал, что мы давно знакомы, что у нас все будет хорошо, потому что я сама
зарабатываю на себя, а у него теперь тоже есть деньги.
– Ну-с, – подытожил Хохлов, – мотивация налицо. Ты сама на
себя зарабатываешь, а у него теперь есть некие деньги. Не иначе стольник к
зарплате прибавили, как молодому специалисту. Ну, и квартира у тебя есть. Опять
же, папаша!.. Если что, унитаз, к примеру, протечет или лампочка перегорит,
папаша твой тут как тут, стремяночку поставит, лампочку вкрутит, унитаз улучшит
по всем статьям, самому Кузе ничего делать не надо! Все ясно, Родионовна.
Большая любовь у вас. Нечеловеческой силы!
Нашарив рукой, он повернул пластмассовый краник и выключил
газ. Ополоснул свою кружку и полез в шкаф за чайным пакетиком. Он знал эту
кухню, как свою собственную, а может, даже и лучше.
Пакетиков не оказалось, и он вопросительно посмотрел на
Родионовну. Она кивнула на большую железную банку, в которой держала заварку, и
Хохлов зачерпнул оттуда щепотку.
– Будешь?
– Я лучше еще кофе.
Он бросил щепотку в кружку, налил кипятку и посмотрел, как
чаинки всплывают в горячей воде.
