– Твою мать!..
– А утром еще пепельницу нашли. Ну, нашу пепельницу, с
русалкой! Нашли в снегу, недалеко от места, где Кузю… убили. Говорят, что этой
пепельницей Димон его убил, понимаешь?! Стукнул в висок. У него… у Кузи
повреждения в области височной кости.
– Мать твою!..
– И получается, что когда Димон пошел его провожать, то уже
собирался его прикончить и для этого взял из дома пепельницу.
– Твою мать!..
– Димона увезли, а я… к тебе приехала. Они сказали, что
поедут в институт, им нужны доказательства. Хотя их начальник утверждает, что и
без доказательств все ясно.
– Мать твою!..
Ольга докурила, прищурилась и затолкала бычок в кофейную
чашку. Она сидела на самом краешке дивана, сильно выпрямившись, мороз сходил с
ее щек, лицо стало совсем бледным, только на скулах горели два маленьких
пятнышка.
– Мить, у тебя есть выпить?
– Твою мать!..
– Это значит есть или нет?
– Нет! – гаркнул Хохлов и стал бегать по ковролину
взад-вперед. – Это же невозможно… мать твою! Димон убил Кузю пепельницей?! Да
это бред, бред!
– Ты пойди в милицию и скажи им, что это бред.
– Я там уже был сегодня. У меня деньги украли из офиса.
Ольга не обратила на его слова никакого внимания.
– Митя, мы должны найти того, кто убил Кузю. Менты искать не
станут, у них есть Димон, наша пепельница и факт драки, зафиксированный в
протоколе. – Она вдруг улыбнулась, и Хохлов подумал: лучше бы не улыбалась. –
Видишь, как быстро я научилась выражаться… как в телевизоре выражаются.
– В институте скажут, что Пилюгин был с Кузей на ножах,
потому что Кузмин не разрешал ему проворачивать темные коммерческие дела, –
задумчиво проговорил Хохлов. – И считай все, дело закрыто.
Ольга посмотрела на него и медленно кивнула.
Хохлов перестал бегать по комнате, сел на диван и замолчал
надолго.
– Митя, ты же умный, – жалобно сказала наконец Ольга. –
Кроме тебя, никто не поможет, Митя! Ну, у тебя же есть мозги! Ты самый первый
из аспирантов диссер защитил. Нет, Кузя раньше.
– У меня просто куча мозгов, чтобы защищать диссеры, –
возразил Хохлов. – Но я не умею расследовать преступления.
– Так научись, твою мать!.. – крикнула Ольга, и слезы опять
показались у нее на глазах. – Или… ты связываться не хочешь? Ты лучше сразу
скажи, я… я пойму.
– Да ни хрена ты не поймешь, – сказал Хохлов. – Ты за Димона
глотку перегрызешь, это нам со второго курса известно!
– Тогда говори, что делать, Митя! Думай быстрей и говори!..
– Делать, делать… – пробормотал Хохлов, – что нам делать…
Значит, так. Ты на машине?
– Ну конечно.
– Значит, берешь машину и дуешь в гастроном за виски,
колбасой и батоном. Потом заезжаешь за мной, и мы едем к вам.
– Зачем?
– Осматривать место преступления, – буркнул Хохлов. – Или
там менты дозорных оставили?
Ольга покачала головой:
– Нет там никаких дозорных. Только ленточки висят. А как
Димона увозили, весь двор видел. У нас же маленький двор, ты знаешь. Все вышли
смотреть, как его в машину сажают. Все по правилам, головой вперед. – Она опять
улыбнулась, и опять Хохлов подумал: лучше бы рыдала и рвала на себе волосы. –
Это так страшно, Митя. Если бы ты знал, как это страшно!..
Мысль, пришедшая ему в голову, тоже была страшной, и он не
мог оставаться с ней наедине. Он должен был спросить и не знал, как это
сделать. И все-таки должен!..
Хохлов сбоку посмотрел на Ольгу, помолчал, вздохнул глубоко
и спросил:
– Оль, а Димон не мог… ты прости меня, конечно, но Кузя кого
хочешь может до исступления довести… а Пилюгина он всю жизнь доводил… Димон… не
мог его двинуть так, что…
Он говорил все медленнее, потому что Ольга повернулась и
теперь смотрела ему прямо в лицо. У нее были страшные глаза, должно быть,
оттого, что зрачки сильно расширились, как у слепой.
Хохлов сбился и замолчал.
– А мне наплевать, Митя, – сказала она, наконец. – Мог или не
мог, какая мне разница!.. Я должна его спасти, и я его спасу.
– Черт тебя побери, Ольга.
– Тебя побери, Хохлов.
Таких страстей конец бывает страшен, вдруг подумал он, и ему
стало весело.
Это было нелогично, неправильно, неуместно, но веселье –
какое-то залихватское, ухарское, разухабистое этакое – накатило, хоть гопака
пляши!..
Вот, значит, оно как! Вот так, значит, бывает! Ей все равно.
Она должна спасти своего мужа от тюрьмы, и она его спасет.
До сегодняшнего дня, до их нынешнего сидения на диване,
Хохлов думал, что так бывает только в кино и никогда не бывает в жизни. Ошибся.
Ольга поднялась с дивана, взяла чашку, в которую они курили,
и пристально посмотрела внутрь, как будто собиралась гадать на кофейной гуще
или, вернее, на сигаретных бычках.
– Мить, – спросила она дрогнувшим голосом, – а мы придумаем,
как его спасти?
– В случае чего наймем адвоката Пери Мейсона, – буркнул
Хохлов. – Давай, Пилюгина, дуй за водкой, и поедем уже.
– Ты же сказал – за виски.
– Ну, дуй за виски. И заезжай за мной, а я пока позвоню.
Позвонить ему не удалось. Через пять минут после Ольгиного
ухода явилась Галчонок. Она была в оскорблении чувств «после вчерашнего», то
есть после того, как любимый уехал, хлопнув дверью, и дома не ночевал, а Хохлов
об этом позабыл. Об оскорблении чувств, то есть.
Она вошла, посмотрела на Хохлова и отвернулась, когда он
привычно сунулся, чтобы ее поцеловать.
– У нас беда, – сказал Хохлов, хлопая себя руками по бокам,
как наседка крыльями. Он всегда таким образом пытался определить, где у него
кошелек. – Кузю вчера вечером убили. А Димона в каталажку упекли.
Про пропавшие сто тысяч он не успел сказать, потому что
Галчонок потянула носом и осведомилась, кто курил в квартире.
– Ольга курила, – Хохлов нашел кошелек, но денег в нем было
маловато. Придется заезжать на заправку, где есть банкомат. – И я тоже…
– Ты же знаешь, у меня аллергия! Я не разрешаю курить в
квартире!
– Ну, я поехал, – сообщил Хохлов. – Ольга сейчас меня
заберет. Ты не жди, я, наверное, поздно.
Галчонок показалась в дверях гостиной. Чашку с окурками она
держала двумя пальцами на отлете, вид у нее был брезгливый.
