– Ничего не случилось, – уверил ее Хохлов и опять захохотал.
– Хочешь, я тебе анекдот расскажу? Значит, так. Раздал лев всем зверям
мобильные телефоны, чтобы в случае чего они ему могли звонить, ну, и чтобы
обстановку в лесу контролировать…
– Митя!
– А что – Митя? Там только одно слово неприличное, а все остальные
вполне приличные!
– Митя! – прошипела Ольга еще раз и глазами показала на
Степку, который чинно пил сок из большого стакана. – Степ, ты бы не пил перед
выступлением! У тебя в животе будет булькать!
– Не будет у меня ничего булькать. Мам, а папа не придет,
да?
Ольга вздохнула и улыбнулась сыну светлой улыбкой.
– Сынок, ты же знаешь, что у папы неприятности! Как только
они закончатся, он вернется, у тебя же не последнее выступление!
Степка отставил стакан, метнул взгляд на прекрасную барышню,
которая сидела по правую руку от него, и ничего не сказал.
Да, подумал Хохлов, и в его неудержимом ликовании
обнаружилась брешь. Да уж.
Пожалуй, первый раз Димон не пришел на показательные
выступления сына, и вряд ли Степке можно объяснить, что обстоятельства
сложились таким скверным образом, и от отца в этих обстоятельствах ничего не
зависит. То есть объяснить-то можно, и он, наверное, поймет, но все равно
никогда не забудет это свое выступление, на которое отец не пришел!..
Степка занимался «спортивными танцами», и Хохлов, ничего не
понимавший в этом искусстве, долго недоумевал, зачем Пилюгины отдали ребенка в
такой непонятный… спорт или не спорт, даже не знаешь, как и назвать-то!
Все это было очень загадочно – шились костюмы, покупалась
специальная обувь, и с партнершами вечно были какие-то сложные проблемы. Ольга
в своем «шторном» ателье частенько создавала для них немыслимые наряды и долго
совещалась с родителями партнерши, хороши они или плохи, особенно перед
показательными выступлениями. Перед ними начинались жуткая суета и ажиотаж, все
перезванивались и сообщали друг другу, что выступать будут на большой арене, а
потом выяснялось, что нет, все-таки в клубе, а после все менялось, и начинали
опять готовиться к арене… и снова к клубу. «Большой ареной» считались дворцы
спорта, вроде Лужников, а клубы были каждый раз разные, самое главное – чтобы
был подходящий танцпол!
Хохлов в этом ни черта не понимал. Была б его воля и будь у
него сын, он бы отдал пацана на футбол или в теннис, где все понятно – вот
площадка, вот мяч, беги быстрее, лупи сильнее, и все будет отлично.
В клубе, где Степка выступал в эту пятницу, было очень много
народу, и на столиках стояли таблички с номерами – кому где сидеть. Родители
волновались, громко разговаривали с чадами, стараясь перекричать музыку,
которую включили «для разогрева». Вновь прибывшие родители оглядывали зал,
шуршали портпледами, в которых привозили костюмы, и со встревоженными лицами
устремлялись в «костюмерную», где дети переодевались.
Столик, за которым сидели Пилюгины, и Хохлов с Ариной, и еще
Степкина партнерша с родителями, стоял у самого танцпола, и на нем красовался
номер три, и Хохлов этим гордился. Номер три означал, что Степка высоко взлетел
в неведомой ему табели о рангах и у него высокий рейтинг, а Хохлов искренне
считал, что делом стоит заниматься только для того, чтобы быть в нем первым,
самым лучшим, иначе и заниматься не стоит!
Растрепка сидел у Ольги на коленях и все порывался занять
свободный стул, но мать не спускала его с рук, словно боялась, что если
спустить, то с ним что-нибудь случится.
Арина протолкалась от барной стойки, принесла какие-то соки
и крохотные бутербродики на блюде. Первое такое блюдо Хохлов уже съел и тут же
принялся за второе. Кроме него, никто ничего не ел.
Степка, которому не разрешили допить сок, от нечего делать
стал приставать к барышне.
– Натах, – спрашивал он. – А мне Вован сказал, что ты волосы
красишь!
– А сам-то не красишь? – томно отвечала барышня, стреляя в
него глазами.
– Я?! Не-а! А ты красишь, да?
– Ничего я не крашу! Это мой натуральный цвет.
– Ага, натуральный! Натуральный йогурт!
– Сам ты йогурт!
– Натах, Натах, ты только смотри ногу мне не отдави! Ты в
прошлый раз ка-ак на ногу мою встала! Я чуть не завопил прям!
– Я?! Тебе?! Да ты сам мне сколько раз…
– Степ, отстань от нее, – велела Ольга.
– Наташ, прекрати, – сказала Наташина мать.
Всем было ясно, что говорится это «просто так», для порядка,
а вовсе не для того, чтобы дети замолчали.
– А хочешь, я тебе сливочек напшикаю, – продолжал резвиться
Степка, потрясая баллоном со взбитыми сливками, который демократично
предлагался в комплекте с фруктами. – На клубничку! Перед выступлением в самый
раз!
– Себе напшикай! Желательно на голову.
– Сейчас я тебе на голову!
– Мамотька, – спросил удивленный Растрепка, – затем сивки на
гоову?
– Незачем, милый. Просто они шутят.
Степка переключился на Растрепку. Он зажал в зубах пучок
зелени, завернутой в лаваш, так что тот свешивался у него изо рта с двух
сторон, и начал:
– Я злой и страшный серый волк! Я в поросятах знаю толк!
Р-р-р!..
– Мам, он меня пуга-аит!
– А ты не бойся.
– А когда начнется-то? – Хохлов съел все бутерброды со
второго блюда и вопросительно посмотрел на Арину.
Примечательно, что она ответила вовсе не на вопрос, а на
взгляд.
– Хватит, – сказала она решительно. – Лопнешь.
– Я?! – поразился Хохлов. – Я не лопну! Что тут было
есть-то! Какие-то кнопки, а не бутерброды.
– Мить, ты можешь сколько влезет есть, – вступил Степка. –
Ты же не танцуешь!
– Ма-ам, он щиплется!
– Где?!
– Под столом!
– У него сейчас выступление, малыш. Он просто волнуется.
– Я не волнуюсь! – провозгласил Степка. – Вот нисколечко не
волнуюсь.
В это самое время на танцпол вышел нарядный худощавый
человек с пробором в набриолиненных волосах, долго возился с аппаратурой,
стучал по микрофону и что-то неслышно говорил звукорежиссеру. Затем он шикарно
расшаркался на все стороны, провозгласил неизменное:
– Добрый вечер, дамы и господа!
И объявил, что показательные выступления танцоров в
возрастной группе такой-то начинаются!
Аплодисменты, туш!..
