– Иди ты на фиг.
Хохлов захлопнул дверцу и потихонечку тронул машину.
В заледеневшем зеркале заднего вида маячил силуэт
Лавровского с трубкой, прижатой к уху. Уж дозвонился, наверно. Щебечет.
Хохлов вырулил на пустынную улицу, под тот же самый школьный
фонарь, и некоторое время постоял в раздумье, куда повернуть. Направо поедешь –
к дому и Галчонку приедешь; налево поедешь – к Родионовне попадешь.
Что лучше? Галчонок в страданиях или Родионовна с Кузей в
любви?
А-а, наплевать на все!.. И он решительно повернул налево, в
сторону центральной площади их крохотного городишки, который долго боролся за
почетное звание «Наукоград», получил его, и по этому поводу на площади
поставили несколько круглых фонарей, долженствующих придать новоиспеченному
«наукограду» весьма европейский и даже щегольской вид.
Некоторое время местные подростки сидели под фонарями на
корточках, курили и шикарно матерились, девчонки сладко и обморочно
повизгивали, а потом фонари им надоели, и они их побили. Остался единственный,
рядом с памятником.
В советские времена «наукоград» отличался известным
фрондерством, как все такого рода городишки, где были собраны научные институты
и высокотехнологичные предприятия. В Дом культуры наезжали опальный музыкант
Ростропович, опальный художник Глазунов и опальный певец Высоцкий. Позднее были
замечены Макаревич и Гребенщиков и еще группа «Крематорий» на заднем плане.
Из-за фрондерства ученых памятника Ленину на центральной площади не было, а
возвышался памятник Циолковскому. Калужский мыслитель на постаменте был
представлен исполином в сюртуке и каменных ботинках не по росту. К ботинкам
скульптор приделал миниатюрную космическую ракету, какими их рисуют в детском
саду ко Дню космонавтики, и казалось, что исполин собирается раздавить ракету,
как мелкую букашку. Студенты Института общей и прикладной физики, где учились
Хохлов и его компания, соблюдая традиции, в день выпускных экзаменов лезли на
постамент и водружали на голову исполинского Константина Эдуардовича бумажный
цилиндр. Милиция, тоже соблюдая традиции, делала вид, что пытается всех
хулиганов переловить и посадить в «обезьянник», и хулиганы натурально боялись и
прятались в ближайших подворотнях.
Целая жизнь прошла с тех пор, как Димон Пилюгин, стоя на
плечах у Хохлова, пытался дотянуться до головы Циолковского, и Кузя снизу
тревожно гудел, что их сейчас всех заметут и нервически оглядывался по
сторонам, а Лавровский стоял на атасе на повороте с улицы Маяковского, потому
что всем доподлинно было известно, что менты приедут именно с той стороны.
Наверное, лет через пять Хохлов, проезжая по площади Циолковского, вдруг
сообразил, что на улице Маяковского одностороннее движение, и менты должны были
нагрянуть ровно с противоположной стороны, как тогда и нагрянули!..
Арина жила в старом сталинском доме, выходящем окнами в
аккурат на макушку памятника, и Хохлов, когда помогал ей зубрить билеты по
химии, видел в окошке, как голуби удобно устраиваются на голове Циолковского и
производят на ней всякие непотребства.
«Плохо быть памятником, – рассеянно думал он тогда, толкуя
Арине про валентности и моли, – каждый голубь может на тебя…»
Тут Хохлов засмеялся, въехал в арку, задрал голову и
посмотрел на окна. Свет горел, значит, она еще не спит. Ну и отлично, а на Кузю
плевать.
Хохлов сильно замерз, и есть ему хотелось, и он даже
пританцовывал от нетерпения, когда женский голос, показавшийся очень далеким,
тревожно спросил за дверью:
– Кто?
– Ариш, это я, Хохлов. Открывай давай!
Загремели замки, лязгнули засовы, зазвенели ключи – а что вы
думаете?! Приходится запираться, мало ли случаев известно, когда…
Дверь приоткрылась на цепочку, и в проеме показался
блестящий глаз.
– Ты чего? – спросил Хохлов грубо. – Открывай! Своих не
узнаешь?!
Не иначе у нее Кузя. У нее Кузя, и они оба голые!..
Дверь закрылась и через секунду распахнулась вновь.
– Митя?!
– Вася, – вновь отрекомендовался Хохлов и протиснулся мимо
нее в квартиру. – Слушай, Родионовна, у тебя есть еда? И питье? А лучше и то и
другое вместе? – Он снял ботинки и во второй раз за вечер стал шарить в чужой
прихожей в поисках тапочек. – Ну хоть что-нибудь у тебя есть?
– Котлеты есть, – призналась Родионовна. – Картошка жареная.
Будешь?
– Все буду, только быстро и очень много.
Она вдруг повеселела, как будто он сказал ей комплимент.
– На ночь есть вредно. – Она подсунула ему тапки и
подтолкнула в спину в сторону ванной. – Руки мой и приходи.
– Что я, маленький, что ли, – для порядка возмутился Хохлов,
– зачем я руки должен мыть?!
В крохотной ванной было тепло и пахло то ли шампунем, то ли
еще чем-то, очень женским и всегда немного волнующим. Глядя на себя в зеркало,
Хохлов вымыл красные от мороза руки крохотным кусочком прозрачного глицеринового
мыла с какими-то цветами внутри, понюхал мокрую ладонь – пахло тоже цветами, –
старательно вытер, потом пригладил сбоку волосы, которые странно торчали, и еще
посмотрел на себя в профиль, сильно втянув живот.
Вот так, со втянутым животом, он себе, пожалуй, даже
нравится. Пожалуй, так он вполне может произвести впечатление. И очень даже
положительное впечатление он может произвести на кого-нибудь. Только вот на
кого? Никого, кроме Арины Родионовны, поблизости не наблюдалось.
Он вышел из ванной и некоторое время еще помнил о том, что
должен втягивать живот, чтобы произвести это самое впечатление, но увидел
картошку с мясом – и позабыл.
Картошка была горячая и дымилась, котлеты шкварчали на
сковородке, дух шел упоительный. Хохлов сел за стол, взял кусок хлеба, посолил
его и затолкал в рот.
– Я же тебе кладу уже!
– Не могу, – сказал Хохлов с набитым ртом. – Сейчас умру от
голода.
Она поставила перед ним громадную тарелку, полную еды, и
сбоку еще примостила два огурчика, крепеньких, солененьких, и еще посыпала гору
какой-то травкой, от чего запах стал совсем уж невозможный, и Хохлов схватил
вилку и стал есть, и глаза у него сделались бессмысленные.
– Где это ты так оголодал?
– Целый день не ел.
– Что так? Поел бы.
– Некогда было. Слушай, Ариш, а выпить есть?
Она удивилась. Хохлов никогда не ездил за рулем, подвыпив.
Такое у него было железное правило.
– А как ты поедешь?
– Я не поеду. – Он дожевал огурец и схватил второй. –
Пустите переночевать, хозяйка! Сами мы не местные, нас в поезде ограбили, вот
справка…
