Слушайте меня. Теперь я сыплю метафорами, как безумная. И пытаюсь дать определение времени, хотя уже в нем не живу. Прошлое, настоящее и будущее времена перемешались, и мне сейчас трудно их разделять. Но я все-таки помню, какой была жизнь до начала двадцать первого века, и помню свое ощущение времени — и особенно после 11 сентября, — ощущение, что время больше не чувствуется как время. Общество коллективно утратило ощущение эпохи, которая больше не чувствовалась как эпоха. Люди забыли, как это было, когда время, эмоции и культура принадлежали какому-то конкретному месту во времени — так, как, наверное, ощущались десятилетия в двадцатом веке. И жизнь уже больше не чувствовалась как жизнь. Во всяком случае, люди заговорили о том, что у них нет жизни. И что это могло означать? Информационная перегрузка вызвала кризис — в том, как люди воспринимают свою жизнь. Она ускорила процесс осмысления и постановки вопросов, определяющих нашу сущность, наши роли — наши истории. Видимо, основная проблема в том, что наши жизни перестали быть историями с сюжетом и смыслом. Но тогда чем они стали? И все же стремление воспринимать свою жизнь как историю кажется ностальгическим пережитком прежней эпохи, когда энергия была дешевой и планета еще была способна материально поддерживать такую роскошь, как мегавыдающаяся, гиперзначительная личность с блогами-тысячниками, сотнями результатов по поиску в Google и блестящим резюме. В новой нормальности нам придется избавиться от представлений о значимости отдельной личности. Сейчас рождается что-то новое: что-то, что не питает ни интереса, ни жалости к душам, захваченным солипсизмом двадцатого века. Нелинейное повествование? Множественная концовка? Прозрачный переход с уровня на уровень? Это называется жизнь. Жизнь вовсе не обязательно должна быть историей. Но она должна быть приключением.
Через тысячу лет избирательно мутировавшие постчеловеческие существа будут смотреть на теперешних нас с изумлением и благоговением. Они скажут, что именно в наше время настал тот момент, когда люди соединились с планетой, слились в единое, неразделимое существо. Надеюсь, они разглядят, что мы проделали это с юмором. Да, теперь я понимаю, как это было нелепо: покупать платье за 3400 долларов, чтобы найти себе полового партнера в сомнительном коктейль-баре рядом с аэропортом. И да, это было смешно и забавно, что в одной из социальных сетей Карен появилась на странице Макса в качестве сексапильной тетеньки средних лет.
Но тут выясняется одна вещь: я только что поняла, что мне можно вернуться на землю — и не одной, а с моим комочком ДНК, который в следующем апреле превратится в новорожденную девочку весом в 6,3 фунта. Наверное, меня для того сюда и привели: чтобы собраться с мыслями и понять кое-что для себя.
Значит, у меня есть будущее.
И у меня будет своя история.
И уже совсем скоро случится так много всего…
Начнется дождь, и химическая пыль снаружи вспенится, зашипит и будет смыта. Правительство установит ограничения и нормы на выдачу бензина, но цены на нефть уже никогда не опустятся ниже 350 долларов за баррель.
Полиция все-таки доберется до бара. Карен с Люком снимут номер в отеле, один на двоих, и будут ждать три недели, пока не возобновится воздушное сообщение. Через несколько месяцев они поженятся, и бывшие прихожане Люка не станут преследовать его за присвоение церковных денег, а вместо этого будут молиться за него — что наводит на мысли, что это не самые умные люди. Так что у Карен, Люка и юной Кейси будет свой счастливый конец.
Рик? Рик поедет в больницу со мной и Максом. Зрение у Макса так и не восстановится, а я потеряю свою новообретенную способность воспринимать метафоры и юмор — мне будет очень ее не хватать. Я не уверена, что буду по-прежнему верить в Бога. Как говорится, поживем — увидим. Но я точно знаю, что мы с Риком поженимся и будем жить на те деньги, которые я зарабатываю на разведении белых мышей. И самое главное, папа поймет, что я — настоящее человеческое существо, ради чего, собственно, все это и затевалось, так что и у меня тоже будет свой счастливый конец.
Однако мне не разрешат сохранить воспоминания о том, что я узнала здесь, в тихом месте — и это действительно грустно, — и уже совсем скоро мне надо будет отсюда уйти. Мои последние мысли? Бедное человечество! Бедные все! Мои бедные соотечественники, дети детей детей пионеров, каким-то образом ставших невосприимчивыми к Богу, мои бедные соотечественники, живущие в мире новой нормальности — в мире роботизированного коллективного разума, который существует везде и нигде, — заложники метаразума с его непостижимыми потребностями и желаниями, с его неутолимой жаждой и постоянными, непреходящими страхами. Выходит, Берт Фримонт был не так уж и не прав.
И мы все ждем чего-то такого, да? Того самого «чего-то такого», которое мы, вероятно, имеем в виду, когда спрашиваем: «Что такое?» — или говорим: «Вот такие дела». Мне кажется, «что-то такое» — это рождение нового восприятия, новой чувствительности. Появление метаразума, который складывается из всех нас и все же являет собой нечто большее, чем просто сумма его составных частей. Эта новая чувствительность пристыдит нас, и затмит, и вдохновит на великие дела, и будет потворствовать нашим желаниям и маленьким слабостям. Она должна появиться уже совсем скоро. Я жду ее с нетерпением — и поэтому я еще здесь, поэтому я еще говорю с вами, прежде чем тоже войду в эту новую нормальность.
И вот что любопытно: слова, которые приходят на ум, — это слова Лесли Фримонта. Так что я поднимаю руку со спящей голубкой и произношу тост, предназначенный для всех вас: «Я хочу выпить за всех, кто так страстно стремится… нет, за тех, кто отчаянно нуждается в том, чтобы им был явлен какой-нибудь, пусть даже крошечный знак, что в нашем внутреннем „я“ есть нечто чудесное, нечто прекрасное — что-то такое, что больше и лучше тех нас, какими мы предстаем в суете серых будней. Я пью за всех нас. За всех тех, кто готов протянуть руку ближним и вырвать их из толщи льда, из сковавших их айсбергов, не дающих пошевелиться. Взять их за руку, провести через горящие обручи, что всегда их пугали; сквозь кирпичные стены, что загораживают им дорогу. Давайте ошеломлять этих людей, возмущать их спокойствие, менять их сознание и увлекать за собой к новой жизни!»
У меня странное ощущение, что я ни за что не отказалась бы от возможности жить на земле. Значит, чему-то я все-таки научилась. Надеюсь, вы тоже.
Я Рейчел, она же Игрок 1, вижу, как зажигаются ночные огни — там у вас, в реальном мире.
Спокойной ночи вам всем. И до свидания.
Культурологический словарь будущего
Амбивитальный консенсус
В современной науке не существует единого мнения о том, что такое жизнь и где пролегает граница между живым и неживым: с клетками и бактериями все понятно, но как быть, например, с яйцеклеткой и сперматозоидом, которые, если брать их по отдельности, составляют лишь половину целостного существа и все-таки кажутся вполне живыми? Плюс к тому споры о вирусах продолжаются до сих пор, а ученые открыли еще и нанобы, микроскопические нитевидные структуры, которые, по мнению некоторых биологов, представляют собой самую малую из известных науке форм жизни.
