– Абсолютно правильные вещи! – парировала Варя. –
Жаль, нельзя шум в газетах поднять, не хочется марать грязью имя Нинуши… Эта
Гема! Змеюка подколодная!
– Они дружили с Ниной, причем всю жизнь!
– Заклятая подруга, – фыркнула Варя, – это Ниночка
с ней дружила, а Гема лишь позволяла о себе заботиться. Знаете, как она
завидовала Ниночке, прямо синела вся.
– Да зачем бы ей это делать? – удивилась я. – Ведь
она сама не из социальных низов происходила. Отец – известный ученый,
профессор, да и мать наукой занималась. Дом полная чаша, в деньгах не
стеснялись.
– Так, да не так, – пробурчала Варя. – Вот
послушайте, как дело обстояло.
Профессор Даутов и впрямь хорошо зарабатывал. Гема в детстве
не нуждалась. Игрушки, книжки, сладости… всего было в избытке. Но у Нинуши эти
же вещи оказывались на порядок лучше. Дело в том, что Даутов редко выезжал за
рубеж, в семидесятых годах ученых не слишком часто выпускали за границу, только
на конференции и симпозиумы. Существовало даже неписаное правило: за год можно
было выехать два раза в соцстрану или один – в логово капитализма. На руки
выдавали мизерные суточные. Жалкие гроши. Максимум, что мог привезти Даутов
дочери, – жвачку или заколки… Поэтому Гема одевалась в советскую одежду,
играла отечественными игрушками и душилась духами фабрики «Новая заря». К тому
же и отец, и мать девочки, как многие ученые тех лет, совершенно не придавали
никакого значения одежде.
– Какая тебе разница, – пожимал плечами папа, глядя на
Гему, – ну скажи на милость, не все ли равно, кто сшил эти брюки из синей
корабельной парусины, индийцы или американцы? По мне, так первые сделали лучше,
их штаны мягче, стоят недорого и везде продаются. Покупай, будешь как все!
Гема молчала. Ну как было втемяшить папе в голову, что как
все быть не хочется! Обладание американскими джинсами мигом возносило их
владельца на вершину, как теперь бы сказали, рейтинга… Невозможно было
объяснить это и маме.
– Сколько? – отшатывалась та, когда Гема подкатывалась
к ней с просьбой. – Сколько? Двести рублей за штаны! А ты отдаешь себе
отчет, что столько получает в лаборатории старший научный сотрудник! И где
берут эти джинсы? В туалете на углу Столешникова переулка? Ну, деточка, извини,
пойдем в ГУМ и купим в приличном месте за нормальную цену!
Приходилось, скрипя зубами, носить добротные сапожки на
меху, пальто из буклированной ткани и шапочку из хвостиков норки. В конце
семидесятых годов Гема ничем не выделялась на московских улицах.
У Ниночки же дело обстояло по-другому. Ее отец, известный
музыкант, мировая величина, вовсю катался по городам и странам. В отношении
некоторых личностей коммунисты делали послабления. Гонорары за концерты, почти
девяносто процентов, он должен был отдавать государству, но устроители
гастролей частенько ухитрялись сделать так, что у музыкантов на руках
оказывалась вполне приличная сумма. Поэтому Ниночка щеголяла в красивой белой
куртке, отороченной черным мехом, которую папочка привез из Канады, в
изумительных сапожках на платформе, которые он же доставил из Германии. У нее у
первой появились шариковые ручки, ластики с картинками, ажурные колготки,
мохеровые кофты, магнитофон «Грюндиг»… Ниночка никогда не была жадной, всегда делилась
с Гемой, но от этого зависть последней не убывала…
Потом Нина вышла замуж.
– Гема влюбилась в Эдика как кошка, – сплетничала
Варя, – небось опять завидовала Нинушке…
– С чего вы это взяли?
– Достаточно было иметь глаза, – хмыкнула Варя, –
она то бледнела, то краснела, когда встречалась с Малевичем, все время
оживленно хихикала и стала носить мини-юбки, одним словом, вела себя как
ошалевшая тинейджерка… Я очень боялась, что Эдик, который, между нами говоря,
был еще тот бабник, в один прекрасный момент не устоит и трахнет лучшую
подружку жены. Мало, знаете ли, найдется мужиков, способных оттолкнуть то, что
само плывет в руки!
– Эдик изменял Геме? – спросила я.
Варя хмыкнула:
– Да. Сколько у него баб было! Жуть.
– А кто последняя, если не секрет?
Арбени вздохнула:
– Отвратительная особа, совершенно не из нашего круга.
Танцорка из стрип-бара. Кажется, ее Лена звали… Да, точно, Лена. Я столкнулась
с ними на тусовке и обрадовалась.
– Чему?
– Ну так ему и надо, на этой Лене просто клеймо стояло:
«Сволочь». И ведь влекло его к таким. Я думаю, что он Нине изменял, только та
никогда не рассказывала, слишком интеллигентная была. Ей-богу, изменял с Гемой,
я в этом почти уверена.
Я тяжело вздохнула. Зря пришла к Варе, о Лене мне было
известно с самого начала.
Когда Эдик, Нина и Гема собрались вместе провести летний
отдых, Варя не выдержала и сказала двоюродной сестре:
– Ты бы поосторожней с подружкой, не ровен час уведет
супруга. На фиг она тебе сдалась на море? Неужели не хочешь вдвоем с Эдиком
побыть?
Но Ниночка, светлая душа, замахала руками:
– Какие глупости приходят тебе в голову, да Гема мне как
сестра…
– У тебя одна сестра, я, – ответила обиженно
Варя, – и вижу, что Гема относится…
– Слушать ничего не желаю, – твердо ответила
Нина, – не смей говорить гадости про Гему!
Варя обиделась и ушла. Помирились они только в больнице,
когда Нинуша уже едва могла говорить от слабости.
– Все-таки эта тварюга добилась своего, – кипела
Варя, – земля на могиле осесть не успела, а она оттащила Эдика в загс.
– Ну, наверное, он сам не прочь был…
– Сучка не захочет, кобель не вскочит, – грубо заявила
Варя, – русская народная истина. Эдик, как все мужики, слабый, ведомый,
только хвост распускал. Хоть бы ради приличия полгода подождали! Но нет, горело
у нее, хотела заполучить Малевича, прямо тряслась вся.
– Я так слышала, что Ниночка сама перед смертью просила Гему
не бросать Эдуарда…
– Кто же сказал вам подобное? – взвилась Варя.
– Ну, во-первых, сама Гема…
– Не смешите меня!
– Во-вторых, разболтала медсестра, которая присутствовала при
этой сцене.
– Ложь, – твердо заявила Варя, – наглая и
беспардонная.
– Но девушка, делавшая какие-то процедуры в палате, случайно
услышала разговор Гемы и Нины. Музыкантша очень просила подругу, заставила ее
поклясться даже, просто молила стать женой Малевича. Геме пришлось согласиться,
и через час Нина умерла, словно выполнив свой последний долг. Наверное, она
очень любила Эдика…
