– Слушаю, – пробулькала бабка.
Думая, что ослышалась, я повторила:
– Будьте любезны Радзинскую Анастасию Романовну.
– Это я, – ответила старуха.
Трубка чуть не выпала у меня из рук. В голове заметались
цифры. Насколько помню, Настена родила Алика очень рано, в семнадцать лет. Мы
были с Радзинским одногодки, оба появились на свет в 1962-м. Значит, его матери
должно исполниться сейчас пятьдесят пять или шесть лет… В нынешние времена дамы
такого возраста еще косят под девчушек, Настена же всегда выглядела намного
моложе своих лет… Что случилось?
– Кто вы? – дребезжала трубка. – Что хотите?
– Добрый день, – собралась я с духом, – вас
беспокоит Евлампия, то есть, простите, Фрося Романова, училась когда-то у вас в
консерватории, моя мама певица Орлова, мы с Аликом…
– Фросенька, – неожиданно зарыдала трубка, –
Фросенька, вот горе, спасибо, что откликнулась…
Чувствуя, как медленно начинает холодеть спина, я осторожно
спросила:
– Алик…
– Господи, – стонала Настена, – Аличек, бедняжка…
Понимая, что случилось какое-то жуткое несчастье, я быстро
сказала:
– Можно к вам приехать?
– Конечно, дорогая.
– Если прямо сейчас?
– Конечно, конечно.
Повесив трубку, я пошла в прихожую. Эх, не спросила адрес.
Впрочем, если телефон остался прежним, то и живут они на старом месте, в
небольшом сером доме постройки конца девятнадцатого века, прямо напротив
консерватории. Почтового адреса я не знаю, но дорогу в квартиру Алика помню
великолепно.
Иван высунулся из кухни:
– Уходишь?
– Ага.
– На, попробуй, соли достаточно?
Я посмотрела на тарелку, где лежала котлета.
– Это что?
– Как что? Котлетка.
– Где мясо взял?
– В морозилке.
– Так оно для кошек!
– Да? – уставился мастер на блюдечко. – Плохое,
испорченное?
– Нет, конечно, совершенно нормальное, на рынке брали…
– Тогда почему для кошек?
– Ну мы их раз в день кормим сырой говядиной, для здоровья
полезно, – объяснила я, натягивая сапоги.
– Ага, – кивнул Иван, – кошкам, значитца,
телятинку, а себе пельмени готовые! Ничего, обойдутся сегодня «Вискасом», людям
тоже мясо полезно жареное!
Признав справедливость этого постулата, я проглотила
удивительно вкусную котлетку, одобрила соотношение мяса, хлеба и соли, потом
ушла, провожаемая недовольным криком Арчи:
– У-у-у-у…
Очевидно, звук пылесоса произвел на птичку неизгладимое
впечатление.
Хорошо, что разговор по телефону подготовил меня к встрече с
Настеной, потому что иначе бы я не сумела сдержать вопль ужаса. Дверь мне
открыла старуха, замотанная в платки и шали. Маленькое сморщенное личико,
припухшие глазки-щелочки, от носа ко рту сбегают две глубокие складки. На ногах
сапоги – очевидно, Настена жутко мерзла. Она всегда была хрупкой, даже худой,
но сейчас смотрелась совершенно бестелесной, словно соломинка, укутанная в
ворох одежды… Особо нелепо выглядели волосы, коротко остриженные, мелированные
в три цвета… Словно на голову древней старухи натянули парик, принадлежавший
молодой модной даме. Но я понимала, что, наверное, еще неделю назад Настена и
была этой модной дамой…
– Фросенька, – застонало существо, протягивая ко мне
тоненькие веточки рук, – Фросенька, дорогая девочка, вот горе…
Сделав два мелких шажка, она упала мне на грудь и зарыдала.
Я принялась ласково гладить ее по спине, потом обняла и крепко прижала к себе.
Впечатление было такое, что держу в объятиях испуганную птичку, под рукой
ощущались мелкие косточки, и чувствовалось, как сильно колотится у Настены
сердце. Наконец она слегка успокоилась, промокнула глаза шалью и пробормотала:
– Извини, бога ради, нервы не выдерживают, пошли в кабинет.
Комната с огромным роялем посередине совершенно не
изменилась с того дня, когда я посещала ее последний раз. Те же темно-бордовые
занавески, люстра с бронзовыми рогульками, огромный фикус в углу и несметное
количество книжных полок с пыльными томами и клавирами. Похоже, что Алик и
Настена давно не делали ремонта. Имелась только одна вещь, которой не было тут
в мои консерваторские годы. На закрытой крышке «Бехштейна» стоял портрет Алика,
украшенный черной лентой.
Я рухнула в старинное, обитое красным атласом кресло и
прошептала:
– Как же так? Когда это случилось?
– Позавчера, – всхлипнула Настена, – вечером…
– Он попал под машину? – робко поинтересовалась я,
вспоминая очки с толстыми стеклами, всегда сидевшие у Алика на носу.
– Нет, – неожиданно спокойно ответила Настена, –
его застрелили.
– Как?!
– Одну пулю в грудь, другую в голову, милиция сказала:
контрольный выстрел, – всхлипнула преподавательница.
– Где это произошло?
– У нас в подъезде, – пояснила Настя, – убийца
ждал его справа, там под лестницей есть такое темное место, сама знаешь, какой
у нас подъезд, даром что центр. Квартиры, кроме нашей, коммунальные, народ
проживает отвратительный, кто поприличней, давным-давно съехали, осталась одна
пьянь и рвань. Лампочки на площадках выкручивают, дверь вечно нараспашку. Мы с
Аликом тоже хотели уехать, только останавливало, что консерватория через
дорогу…
– Кому же мог помешать Алик?
Настена вздрогнула и неожиданно перевела разговор на другую
тему:
– А ты, Фросечка, чем занимаешься?
Я стала рассказывать о своей жизни.
– Надо же, – вздохнула Анастасия, – чего придумала
– Евлампия! Хотя имя красивое, но мне и Ефросинья нравилось… И где ты сейчас
работаешь?
Сама не зная почему, я ляпнула:
– Вы не поверите!
– Отчего же, душечка, – устало и как-то безнадежно
ответила Настя, – после того, как узнала, что Эдик Малевич директор
кладбища, а Соня Рагозина торгует на рынке конфетами, удивляться всему
перестала…
– Я – частный детектив.
– Кто? – подскочила Настена. – Повтори, я не
поняла…
Я вытащила из кармана удостоверение и протянула
преподавательнице. Та растерянно просмотрела документ, помолчала минуту, потом
резко хлопнула ладонью по столу и жестко сказала:
